Участок понемногу стал наполняться людьми. Проснулся охранник, он же дежурный, и заправил самовар.

Ко мне, осторожно обходя спящих вповалку на соломе братьев и сестёр, подобрался Санька.

- Маш, я на работу пойду. Мастер мне три дня давал на прощание с родителями. Больше не могу с Вами оставаться. Пока дом не восстановят, я в мастерской ночевать буду. Когда жалование выплатят, я тебе принесу. Ты только в мастерскую сама приходи или пришли кого-то из мелких, чтоб я знал, где Вы будете.

Точно! Саша ведь работает уже. Почувствовала небольшое облегчение.

- Эй, Никанор Иванович! Напои, пожалуйста, моего брата чаем с баранками. Для детей я потом завтрак выпрошу, а он сейчас на работу уходит.

Охранник, изумлённо посмотрел на меня, покачал головой и тихо, себе под нос, изумляясь несусветной наглости современной молодёжи, налил Сашке кружку сладкого чая и дал баранку.

Брат ушёл. Дети по-прежнему спали, несмотря на всё возрастающий шум. Слова Саши о прощании с родителями вернули меня мыслями к этому моменту. Как странно устроено в этом мире! Городские власти позволяют родственникам попрощаться с умершим и забирают тело в крематорий. Это делает специальная служба и поступают так со всеми, независимо от чина, звания и положения в обществе. Оказывается, здесь было восстание, которое затеял какой-то некромант. Он поднял из-под земли такое кладбищенское войско, что с ним еле справились. С той поры, специальный закон принят: все тела обязательно сжигают в соответствии с ним под строгим контролем специальной службы. Это я у Танюшки выведала, когда увидела, как какие-то странные личности в стоявшую во дворе подводу, на которой лежат тела родителей, запрягают лошадь и куда-то уводят её под уздцы. Я, кстати, так и не взглянула на лица людей, которые родили и вырастили для меня это тело… Сегодня утром, чувствуя себя молодой и полной сил, я вдруг преисполнилась благодарностью к родителям Маши. Мысленно извинилась, что, хоть и не по своей воле, но заняла место их дочери, и пообещала, что очень постараюсь позаботиться обо всех их осиротевших детях.

Пришёл Ефим Петрович и сразу увёл четверых младших в приют. Дети только проснулись, прощались наскоро, мы обещали, что скоро навестим их. У меня душа кровью обливалась. Не скрываясь заревела сразу, как за ними закрылась дверь участка. Танюшка и Лиза закатились плачем вместе со мной. Кто-то из мужчин гаркнул в нашу сторону, и мы притихли. Уселись в углу и плакали уже беззвучно, вытирая сопли подолами тонких нижних юбок. У меня есть не больше года, чтобы устроить такой дом, куда я смогу забрать их. Через год, самой старшей, из отправившихся с урядником малышей, Наденьке, будет девять и её смогут отдать из приюта куда-то на работы.

До появления пристава на нас, семерых, больше не обращали внимания, а он сегодня что-то очень сильно задерживался, по разговорам тех же городничих.

Находясь в нелёгких раздумьях относительно того, что мне делать и как будет правильнее действовать дальше, я не особо обращала внимание на то, что происходит в участке. Однако, в какой-то момент с другой стороны решётки поднялся такой шум, что игнорировать восторженные возгласы, приветствия и разговоры стало невозможно. Я отвлеклась от своих мыслей и присмотрелась к тому, что происходит вокруг.

Оказывается, пристав уже появился. Он стоял, держась одной рукой за спинку своего кресла и недоверчиво смотрел на небольшие, с ладонь, развязанные кожаные мешочки, полные блестящих монет, которыми был заставлен почти весь его стол.