– Вот кто у нас настоящий гений, – словно бы прочитав его мысли, воскликнул Весник, – вот кто карьеру сделал до небес! Из женщин его одна Донцова по тиражам опережает, а мужиков таких и вовсе нет!

Родионов скромно потупился. Вступать в ответные славословия ему было лень. Можно и пропустить. Невелики шишки.

– Аркадий, а вот скажите, в последнем романе, ну, который «Приют зла»…

– «Обитель», – поправил Родионов, очень польщенный тем, что телезвезда знает название его книги и, кажется, даже читала, то есть читал, – «Обитель зла»!

– Да-да, «Обитель»! Из-за чего он убил?

– Там все написано.

– Нет, – вдруг сказала звезда. – Не все.

– Никак читал? – спросил Весник, но Веселовский не обратил на него внимания.

– Там написано, что он убил, чтобы получить наследство, да?

Родионов улыбнулся. Эта книга ему очень нравилась. Он по-разному относился к своим детективам, какие-то любил больше, какие-то меньше. Была парочка и таких, которые он вовсе терпеть не мог и даже старался не вспоминать никогда, словно стыдился их, а вот «Обитель» любил.

Удалась ему «Обитель».

– Ну да. Наследство.

Веселовский затянулся своей коричневой сигаретой.

– А мне кажется, что он из ревности убил. И мне кажется еще, что вы, когда писали, знали, что он из ревности убил, а наследство это потом придумали, чтобы туману напустить.

– В этом деле он мастак, – поддакнул Весник. – В смысле, тумана. Как напустит, так я и не знаю, что делать. И, главное, пишет, подлец, так, что бросить нельзя. Вот, Игорек, возьму его читать. Читаю. Ночь. Думаю, вот сейчас десяток страничек, и все! Так нет! До утра читаю, до шести часов, и потом еще до семи кошмары снятся! Вот как так можно писать?!

– Так из ревности или нет?

Родионов пожал плечами. На лице у него появилась странная, болезненная гримаса, будто его заставляли сказать то, что говорить ему совсем не хочется.

– Я не знаю, – признался он. – Ревность для меня состояние загадочное, понимаете? А писать имеет смысл только о том, в чем ты понимаешь. Я в ревности ничего не понимаю. Из ревности можно… взять и застрелить. А так как он… долго думал, планы строил, улики фабриковал… все-таки голова включается, и ревность уже ни при чем.

Казалось, Веселовский разочарован.

– А я был уверен, что из ревности! Ну, нет там ничего, кроме ревности этой! Наследство неубедительно очень!

Весник, который давно уже занимался своими делами, последнюю реплику уловил.

– Ты с моими авторами поосторожней, – велел он издалека, – особенно с гениями! Неубедительно, понимаешь ли! Все убедительно! Дим, ну где Маша застряла? Приглашать народ на совещание или рано еще?

– У Маркова она, ты же знаешь.

В нагрудном кармане у него завибрировал телефон, и он вытащил трубку.

Номер был знакомый.

Дьявол. Он обещал позвонить и не позвонил.

Лицом и плечами он сделал Веселовскому какой-то знак, который тот, видимо, хорошо понял, потому что кивнул и уткнулся в журнал, всем своим видом подтверждая, что ничего не слушает.

– Алло, Люда, привет.

– Ты опять занят?

– Занят, – признался Родионов. – Я в издательстве.

– Я тебе домой звонила, но там твоя… монахиня Калистрата подошла. Я не стала тебя просить, потому что все равно не позовет!

То, что она звонила ему домой, напомнило ему нечто неприятное, и он некоторое время пытался вспомнить, что именно, да так и не вспомнил.

– Дима, я соскучилась. Когда мы встретимся?

– Я не знаю. Я тебе потом сам позвоню.

– Вот ты все не знаешь и не знаешь! А если уведет меня кто-нибудь, что ты станешь делать?

– Ничего не стану делать, – пробормотал Родионов. – Я не Ромео.