— Храни и вас Господь, святой брат. Издалека будете?

— Не так чтоб издалека, но и не близкий свет, — не стал вдаваться в объяснения своего стана Василий. — А скажи мне, сестра, как называется ваше село?

— Михайловка. А вам какое надобно? Заплутали что ли?

— Хвала Всевышнему… Оно самое и надобно, — Василий покрутил головой, оглядываясь. — А проживает ли здесь семья Куниц?

— Куниц? — переспросила женщина. Потом развернулась левее и махнула рукой в ту же сторону. — Да. Вон крыша их хаты на самом взгорке над яблонями виднеется. Та, что с вертлюгом* (*флюгер) на дымоходе. Видите?

— Вижу, — подтвердил Василий. — Спасибо.

— Только нет там никого… — продолжила женщина. — Тимофей уж, почитай, года три как сгинул. А жена его — та и вовсе, после родов недолго жила. Бабка Аглая аккурат на Ивана Купалы померла, и сороковин еще не справили. А хлопец ихний — Тарас, люди говорят, на Запорожье подался. Спешно. Даже на поминки бабушки не остался. В доме Куниц, невеста его, Ривка поселилась, было. Ну, за хозяйством приглядеть и все такое. Да только, после нападения людоловов, родители ее к себе забрали. Чтобы под присмотром, значит, девица была. А то, не ровен час…

— Татары?! — воскликнул Василий. — Были здесь? Когда?

— Третий день уже миновал, — перекрестилась со вздохом женщина. — Слава Господу, чудом уцелели. Если бы запорожцы вовремя с подмогой не поспели, одно пепелище от села и осталось бы. Но не дал святой Михаил нас басурманам в обиду. Защитил своей дланью…

— Три дня тому, значит… — задумчиво повторил опричник. — А я в это время… Казаки, говоришь?.. И много их было?

— Не знаю, — пожала плечами молодица. — Мы с мужем и детьми к моей родне в Капустино, на Спасов праздник погостить ездили. А как вернулись домой, то все уже и закончилось. Татары сами убрались, казаки — следом за ними пошли, а в селе кого еще отпевали, а кого уж и схоронить успели.

— Многих ироды побили?

Женщина помолчала, промокнув концом платка глаза.

— Многих… Тебе бы лучше кого другого расспросить, святой брат. Из тех, кто с басурманами сражался. Я же только с чужих слов пересказать могу…

— И кого же? — Орлов посмотрел на церковь. — Настоятель храма в церкви сейчас, или в доме?

— Отдыхает отец Василий. Умаялся сердешный. Почитай четверо суток служил. С того самого часа, как стало ведомо, что татары к селу подошли. Сперва о спасении Господа молил, потом — благодарственную службу правил. А после — панихиду по басурманами убиенным. Да похороны…

Женщина опять замолчала, приглядываясь незнакомцу.

— Спасибо, что предупредила, сестра, — изобразил поклон Василий. — Что ж, тогда не буду тревожить его преподобие. Пусть отдыхает. Вечером в храм загляну. Так, где же мне, все-таки, людей сведущих отыскать? Тех, кто все видел и складно рассказать сможет?

— А в шинке, — пожала плечами молодица. — Не ошибешься, святой брат. Кто с казаками татарву бить не пошел и не в поле — те, наверняка, у Шмуля сидят. Горе горилкой заливают… — и, заметив недоумение во взгляде монаха, объяснила скороговоркой. — Корчма так наша зовется. Вон она, у пристани. Самый большой дом. Да и Ребекка там, невеста Тарасова… как я уже сказывала. Вот от нее, да от Ицхака — о нападении людоловов и о пропавших Куницах все разузнаешь. Если только рассказать захотят…

— Что так? — заинтересовался опричник, уловив в голосе женщины какие-то странные интонации. Не так чтоб осуждающие, но неприветливые, сердитые.

— Брехать не буду, — дернула плечом женщина, отвела глаза и неохотно прибавила, — доподлинно не ведаю. Но бают люди в селе, что все беды в Михайловке как раз из-за Куниц и шинкаревой девицы происходят. То ли сами они с нечистью знаются, то ли Сатане от них чего понадобилось. Но неспроста селом колобродить стало сразу, как Аглая померла, а Куница, не дожидаясь похорон, от иезуитов убежал. А уж о том, что старуха ведуньей была — то ни для кого не секрет.