– Только пообещай, – потребовала Тамар, заметив в глазах Леи влажный блеск, – что, если ты увидишь меня на улице, неважно, работаю я или просто сижу в каком-нибудь углу, ты ко мне не подойдешь. Даже виду не подашь, что узнала меня. Обещаешь?

– Ах, сурова же ты, мать! – засуетилась Лея. – Но уж раз сказала, так сказала. Только объясни-ка мне, как я пройду мимо, чтоб тебя не обнять? Чтоб не принести тебе кой-чего покушать? А что, если Ноа будет со мной? Как ее удержу, она ведь тебя узнает?

– Не узнает.

– Ага, – тихо сказала Лея. – Точно не узнает.

– Совсем жутко выгляжу, да?

– Ты… – («Ты такая голая, что у меня сердце разрывается», – хотела сказать Лея.) – Для меня ты всегда красивая, – сказала она в результате. – Моя мама говорила: «Кто красивый – хоть башмак на физиономию надень, а все одно не испортит».

Тамар благодарно улыбнулась и ласково сжала руку Леи. Увы, мама Леи не имела в виду свою дочку.

– Но я сама не знаю, как сдержусь, если увижу Ноа, – сказала она. – Знаешь, я ведь впервые расстаюсь с ней так надолго.

– Я тебе принесла ее карточку.

– Лея… я не могу взять туда ничего.

Тамар взяла фотографию, лицо смягчилось, даже расплылось – точно акварельный рисунок.

– Солнышко… если бы я только могла ее взять! Я бы ее сто раз на дню целовала, ты же знаешь.

Самир принялся убирать тарелки, выговаривая за то, что не доели, и испуганно поглядывая на лысину Тамар. Они не обращали на него внимания.

– В детском саду, – рассказывала Лея, – их расспрашивали о братьях и сестрах, и как ты думаешь, кого назвала Ноа?

– Наверное… меня… – улыбнулась Тамар, опуская внутрь, как вино в бокал, эту капельку гордости.

Они еще долго рассматривали портрет крошечной, словно из слоновой кости выточенной девочки с чуть раскосыми глазами. Тамар прекрасно помнила слова Леи о том, что прежде, в том мире, где она жила примерно лет до тридцати, в своей прошлой жизни, она и женщиной-то не была.

– Относились ко мне там с уважением, – рассказывала Лея. – Но как к парню, а не как к женщине. Да и у меня никаких женских чувств не было. Ничегошеньки. И так вот с детства и тянулось, я ни настоящей девочкой не была, ни девушкой настоящей, ни женщиной, ни матерью. Ничего от женщины во мне не было. И только сейчас, в сорок пять… а всё Ноа.

За одним из столиков разгорался скандал: седой краснолицый толстяк орал на Самира за то, что вино недостаточно охлажденное. Лея вскочила и бросилась туда, словно львица, защищающая своего львенка.

– А вы кто такая? – процедил толстяк. – Я требую хозяина ресторана!

Лея скрестила мощные руки на груди:

– Я и есть хозяин. В чем дело?

– Смеяться надо мной решили?! Вы?!

Тамар поежилась от оскорбления, нанесенного Лее.

– А чего ж, – совершенно спокойно сказала Лея. Только губы ее побелели да на щеке отчетливей выступили длинные шрамы. – Может, и хозяина ресторана вы желаете похолоднее?

Толстяк еще больше побагровел, взгляд у него сделался мутным. Пышнотелая дамочка, сидевшая с ним рядом, вся увешанная золотыми украшениями, успокаивающе похлопала его по ладони. Сделав усилие, Лея взяла себя в руки и послала Самира на кухню поменять вино, сказав, что новая бутылка – за счет заведения. Толстяк еще немного поворчал и умолк.

– Ну и свинья, – сказала Тамар, когда Лея вернулась.

– Я его знаю, – ответила Лея. – Какая-то шишка в армии, генерал или типа того. Думает, у него вся страна по стойке смирно… Вечно скандалит, нарочно нарывается.

Она налила себе вина, и Тамар заметила, как дрожит у нее рука.

– К таким вещам не привыкнешь, – призналась Лея, залпом выпив.