– Вера, что случилось? – повторила я, подойдя к хлипкому стулу и опустившись на корточки перед одноклассницей.

– Мне страшно. Я боюсь, – призналась она, наконец-то зашевелив губами, а не голосами извне. Вера посмотрела на меня и поменялась в лице, словно пришла в себя. – Ты случайно не помнишь, что там после: тоскливый сон прервать единым звуком, упиться вдруг неведомым, родным?..

– Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам, чужое вмиг почувствовать своим…^>1 – молниеносно продолжила я, даже не успев подумать, о чем меня спросила Вера.

Она с благодарностью кивнула и проговорила четверостишие заново. Я не видела смысла повторять по сто раз давно заученный текст. Вера знала все и всегда. Все учила, все понимала. И то, чем она занималась сейчас, было похоже скорее на необычную молитву, чем на простое повторение материала.

– Зачем? Ты и так знаешь слова! Что мы здесь делаем? Вер, ты помнишь, как мы сюда попали? – начала нервничать я.

– Мы в больнице, ждем моего папу.

– Твоего папу? А зачем мы его ждем?

– Ему надо поправиться, – пожала плечами Вера. – Ему же делают операцию, надо дождаться, что все пройдет хорошо. Надо только подождать. Чуть-чуть. Всего несколько часов. Надо…

– Ясно, – пришлось остановить ее, иначе бы Вера захлебнулась слезами в своем «надо».

Ее всхлипы и слезы хлынули наружу. Они оглушили меня, обратили в бездействие. Я сидела на корточках перед Верой и не понимала, как это случилось. Тот разлом в памяти между уроком литературы и этим местом.

«Как. Мы. Сюда. Попали?!» – этот вопрос не умещался в моей голове. Он терзал меня даже больше, чем слезы Веры. Хотя рыдала она довольно громко, иногда переходя на визг или подхватывая низкие ноты. Я еле сдержалась, чтобы не отпрянуть от нее. Мое сердце сжалось. Сначала от негодования, потом от страха, под конец я совсем растерялась. С одной стороны, я понимала, что должна успокоить ревущую одноклассницу; а с другой, хотела выбраться из этого дикого и по-настоящему пугающего места.

– Хочешь музыку послушать? – внезапно спросила я.

Странное предложение, но почему-то оно показалось мне правильным. Я поднялась с колен и запихала руки в большой карман серой толстовки. На мою удачу, наушники и плеер перенеслись сюда вместе со мной. Хотя, конечно, лучше бы это был телефон. Если мы с Верой и правда очутились в престранном месте навсегда, неплохо было бы предупредить об этом родителей… Стоп, ну об этом я совсем не хотела думать. Лишь от одного слова на букву «р» я вздрагивала, потому что любила их слишком сильно, моих «р».

Вера тупо уставилась на черную коробочку в моих руках. Больше ее разрешение мне не требовалось: то, что она перестала плакать – уже считалось небольшой победой. Кроме того, я бессовестно взгромоздилось рядом с Верой на стул, слегка подвинув ее в сторону. Она чуть не слетела на кафель, обиженная и оскорбленная моей невежественной натурой.

– Да ладно тебе, музыка успокаивает! Посидим, послушаем, может, вернемся в класс, – с этими словами я запихала наушник в ее левое ухо и включила песню.

Запела Нюша. Пока играла эта песня, я искала другую, выбирая взглядом ту, что попроще. Вряд ли бы Вера оказалась в восторге от Эминема, которого я слушала круглые сутки. Мы с Арсом слушали. Только он слушал потому, что все пацаны его слушали, а для меня Маршалл был кем-то вроде кумира. Белобрысый рэпер занимал, пожалуй, одну треть стен в моей комнате. Ради него я скупала всевозможные журналы и, не жалея других страниц, вырывала с корнем плакаты с его прекрасным изображением. Мама кривилась каждый раз, когда заходила ко мне в комнату. Папа не понимал моего увлечения взрослым мужчиной, который начитывает текст в микрофон «со скоростью света», однако пожимал плечами и уходил к себе. Зато Арс знатно крутился на спине под его речитатив, ловко пританцовывал, кайфуя от быстрого темпа и скорой смены ритма.