Ничего не сказал. Рядом сидели Анастас, Георгий, Булганин и Лазарь. Прямо это касается только Булганина. Он молчит. Я тогда говорю: «У нас все готово. Разве что люди Николая Александровича подведут, Полигон за военными, они его называют «Двойка»[225].

Тут Николай Александрович задергался, заворочался и голос подал. Говорит, я уже не министр. Коба не принял, говорит: «Все равно считай твоя епархия. Два года командовал, два дня как сдал»[226]. Тогда Николай тоже заверил, что у них тоже все готово. Хорошо. Хоть какая-то страховка.

Я спрашивал у Игоря Васильевича[227], он уверен или нет? Говорит, уверен, Лаврентий Павлович. Потом смеется, говорит: «А оправдается или нет моя уверенность, не знаю». Ну, раз шутит, значит уверен.

Все! Получилось! А больше и слов нет.

Докладывал товарищу Сталину[228], показали с Булганиным фильм. Видно, что доволен. Сказал, что надо наградить всех как положено.

Распорядился Махневу[229] готовить списки.

Снова как белка в колесе. Уезжал на Полигон с заседания и приехал на новое заседание. По Бюро[230] помогает Георгий. Георгий поздравил с успехом сердечно. Его заслуга тоже большая, так что я ему сказал, что успех общий.

Но все понимают, что если был бы неуспех, отвечал бы один Лаврентий.

День был тяжелым, я там разленился, на свежем воздухе. Надо отдохнуть, к 22.00 должен быть с Первухиным у товарища Сталина.

Коба два раза собирал, чтобы обсудить новую ситуацию[231]. Сказал, что главное мы теперь знаем, Бомба у нас есть. Он может спокойно ехать на юг. Но это не значит, что мы можем успокаиваться. Теперь надо наращивать производство изделий и постараться уменьшить количество плутония и урана в Бомбе.

Коба уезжает, но мне отпуск не разрешил. Сказал, могу немного отдохнуть после того, как будут решены все неотложные дела по Спецкомитету. Ха, они все неотложные! Еще сказал: «Без тебя дела идут хуже, посмотри, где прорывы, надо подтянуть».

Лаврентий тянет, так на Лаврентия и валит. Но лучше так, доверие Кобы мне конечно приятно.

Думаю, обязательно выехать к Борису и все проверить самому. Теперь для нас главное иметь этой чертовой начинки[232] побольше, а тут много зависит от завода № 817.

Коба уехал. Все таки теперь будет полегче. Как ни говори об опасности демобилизации, все равно люди расслабились. Я и сам расслабился. Кобе тоже надо расслабиться. Тем более… ему предстоит юбилей, а это тоже будет нагрузка. Ему и нам.

Снова вспомнил, как вернулся с Полигона с Кобуловым и Махнёвым. Все получилось и все были счастливы.

Я не хотел мешать, приехал за день на сборку в степь. Работали уверенно, спокойно. Я не стал мешать, уехал. Потом приехал уже на вывоз Бомбы. Посмотрел на эту чушку, не верится, что завтра земля загудит. Смотрю на Кобулова, вижу, тоже не верит. Но решил не мешать, уехал до под’ема Бомбы на башню.

С утра августа погода портилась. С башни звонят, говорят, качает. Спрашиваю у Курчатова, что делать будем? Он говорит: «Взрывать. Только на час раньше». Я согласился. Так и сделали.

Это могучая вещь и надо ее продвигать. Они сами не понимают, что сделали. Это великое дело. Надо и Ракеты продвигать. Одно к другому.

Махнев железный человек. Даже я не выдержал, кого-то обнимал, целовал. А он когда загудело, только фуражку поправил. И даже не улыбнулся, кажется.

Потом поехали на машине, нам кто-то попался на встречу, кричал, а мы им кричали. Не остановились. В эпицентре нет слов. Земля гладкая, и как корка льда. Топнешь – трескается. За нами гнались дозиметристы, оказывается тут еще очень опасно. Пришлось уехать.