На мгновение ей опять стало жалко его. Запутался, подлец такой, в трех кустах, отсюда желание хотя бы внешне выглядеть удачливым. Возможно, он и впрямь удачлив, но счастлив ли при этом? Вряд ли! Иначе не стал бы искать с ней встречи. Конечно, она не сбрасывала со счетов его тщеславие, непомерное даже по нынешним меркам. И представляла, какой силы удар был нанесен по самолюбию Макарова, когда его сместили с того поста, к которому он стремился всю жизнь. Да еще она подсыпала соли на рану. Это не было простым совпадением. Никто не посмел бы сдать его с потрохами, будь он при власти…

Даша прекрасно понимала Влада, когда пыталась тогда, два с лишним года назад, смягчить его обиду, отвлечь и успокоить. Его проблемы беспокоили ее сильнее, чем свои, и поэтому она почти без потерь перенесла ту оголтелую травлю, которую по странной случайности одновременно с нападками на Макарова организовали бывшие ее коллеги и друзья. Ей всегда плохо прощали и работоспособность, и журналистское мастерство, и то, что в городе считалось престижным попасть в материал, подготовленный ее рукой. Многим не нравилось, что в эпоху всеобщего раздрая, гнусных разоблачений и расцвета популизма Дашины статьи оставались светлым пятном на фоне массовой черно-желтой писанины, которую с ее же легкой руки прозвали «гепатитом».

Когда она отошла от журналистики, а затем издала свои первые книги, их успех в Краснокаменске восприняли настороженно, посчитали за временное явление и, возможно, по этой причине упустили тот момент, когда могли бы в одночасье расправиться с ней как с писателем. А когда опомнились и набросились стаей, обвиняя ее романы в излишней сентиментальности, легковесности, а саму Дашу в работе на потребу обывателя, у нее появился надежный бастион из вставших на ее защиту читателей.

Конечно, Даша ожидала нечто подобное и знала, что в конце концов ее «закажут» или конкуренты, или местные «бонзы» от литературы, с презрением обзывавшие ее романы «коммерческим чтивом». Но не думала, что бросятся всем скопом в едином порыве смять, затоптать, уничтожить.

Поначалу она растерялась. Позвонила в издательство, и там ее живо привели в чувство. Редактор расхохоталась и велела ей не распускать сопли. «Считай, что сделан первый шаг к Нобелевской премии, – весело констатировала она. – У нас всегда так, раз принялись травить, значит, ты действительно чего-то добилась в этой жизни». И Даша поняла, что редактор права. Через неделю вернулся из Сочи Арефьев и очень гневно выступил на телевидении. Пресса примолкла, а через полмесяца к ней потянулись за интервью. Звонили и очень робко напрашивались в гости. Но она никого не принимала и вступать в дискуссии не торопилась. В то время ее больше волновали другие проблемы. Ее Влад продолжал балансировать на грани отставки… Господи, тогда она думала, что он и впрямь принадлежит ей. И как терзалась и страдала ее душа, если она узнавала новые подробности, которые только прибавляли ей боли и уверенности, что Макаров вот-вот слетит со своего поста.

Множество слухов гуляло по городу, его обвиняли в связях со спиртовой и автомобильной мафией, с незаконной торговлей лесом и нефтепродуктами, но она не верила ни единому слову, равно как и тому, что пост в Москве куплен за очень приличную сумму в баксах.

Все было гадко, мерзко, но она, как могла, поддерживала его, беспокоилась, не спала ночами… И тогда ей доложили про эту девочку, которая свободно разгуливала по коридорам главка и открывала ногой дверь в кабинет Влада, при том что у него часами дожидались приема весьма и весьма уважаемые люди. И о той весьма откровенной Светкиной фотографии поведали, которая неожиданно выпала из бумаг генерала Макарова прямо под глаза уборщицы. Все рассказали, даже не упустили то, как он морщился, если передавали ее просьбу позвонить, и как впервые за эти годы велел не сообщать Дарье Витальевне номер своего сотового телефона, который он менял ежемесячно.