В подъезде, этой самой парадной, было уютно. Горшки с цветами-токсикоманами, а ведь немало соседей курят на лестничных площадках, тут даже пепельница стоит, но эти ничего, зеленеют. Перила деревянные, недавно покрашенные, но тут нужно уже не красить, а менять брус.

И всегда в парадной чисто, хоть разувайся при входе. Есть график дежурств квартир, о чем свидетельствует табличка у дверей. И можно получить осуждение от соседей, что плохо помыта парадная. Даже не хочу предполагать, какой скандал был бы, если отцу когда-нибудь скажут: «Борисыч, что-то сегодня жена твоя поленилась парадную прибрать». Это же стыдно перед людьми!

Что было не редкостью в Ленинграде, а даже его климатической визитной карточкой, наравне с белыми ночами, моросил дождь. Но это не помещала Тани надеть юбчонку не по погоде и караулить меня во дворе.

– Ты как тут? – спросил я, подходя к девушке. – По телефонному аппарату со мной разговаривала и караулила у под… парадной? А сказать, что пришла – не судьба?

– Объясни, что происходит? – изменившимся, умоляющим голосом спросила Таня.

Надо же, какие эмоции, это любовь? Или Таня была и не влюблена? Как будто у девочки забирают любимую куклу, игрушку, без которой она уснуть не может.

– Не ты ли говорила, что двадцать один год – это время задумываться. Я в свои двадцать два года не хочу задумываться о серьезных отношениях, – сказал я.

Волосы у Татьяны были уже намокшие, моросящий питерский… ленинградский дождик ручейками скатывался по её зарумянившимся щекам, нельзя было понять, то ли девушка уже плачет, то ли морщится от падающих капель дождя. Но мокрая юбка идеально подчеркивала такие же идеальные бедра. Я задержал на них взгляд чуть дольше, чем следовало, что девчонка, естественно, увидела.

– Это все Люда? Ты всегда при ней робел, – вспыхнула она, потешно уперев руки в боки. – Знаешь, нельзя вот так бегать за герлой, которая…

И в который раз пошел поток информации и про Люду, в которую мой реципиент был влюблен, и про меня, и про все на свете. Таня болтала без умолку, а я даже вида не делал, что слушал.

Еще не так давно я бы и не посмотрел бы на такую соплячку. Ведь Таня – совсем девочка для человека, прожившего жизнь. А теперь… Она ровесница, и можно было бы и смотреть, и не только.

– Вот, а я и говорю Валере… – Таня дернула меня за рукав. – Ты не слушаешь? Тебе неважно, что Валера… Ко мне…

– Нет. Ты свободная девушка, – сказал я.

– Кто? Девушка? Ты всегда говорил «герла». Толя неужели…

– Так что там Валера? – перебил я Таню, чтобы не скатываться в односторонние выяснения отношений.

Месяц назад – или больше, чем пятьдесят лет вперёд – я умер в будущем и переродился в прошлом. Умер в одиночестве, так что наслаждался теперь любым общением, даже ссорами с отцом. Потому меня даже немного забавляло наше общение, но давать какие-то надежды на серьезные отношения, я Тане не собирался. Ну не хочу я обижать девчонку, она то ни в чем не виновата. Умница, красавица. Другое дело, что прямо сейчас у меня голова забита Дмитрием Николаевичем.

Да и розовые очки с нее снять надо. Чем больше тяну, тем дольше девчонка будет сопли на кулак наматывать. Грубить Тане я не хотел, но сейчас придётся-таки повести себя по-хамски, чтобы оттолкнуть.

– Такси! – выкрикнул я, выставляя руку.

Мимо проезжала желтая «Волга», и я быстро принял решение.

– Садись! – сказал я, настойчиво направляя Таню в остановившуюся машину.

– Но… чувак, ты чего? – опешила блондинка.

– Шеф, держи трешку, завези, куда скажет! – сказал я, передавая довольному водителю три рубля.