Завывания ветра за окном становились все инфернальнее. Интересно, как майор отнесется к моему предложению разжечь камин?

– Все документы в доме, – майор в упор смотрел на меня. – В бумажниках. И ключи от машин тут же. Как и машины. Ни одна из зарегистрированных на Успенских не покидала гаража в ту ночь.

Я поежилась, хотя понимала – ничего личного, просто у него работа такая – всех подозревать.

– А мобильный?

– Мобильного нет.

– Тяжело бежать без денег, документов и машины, – согласилась я. – По ночам уже заморозки. История выглядит так, будто она бросилась, куда глаза глядят. Впрочем, может быть шок. Но… оставить девочку с мертвым телом? Марыся – взрослая женщина, мать, с устоявшейся психикой. Странно это все.

Он пропустил мое последнее замечание мимо ушей. Наверное, был согласен: дело странное.

– Вы знаете круг их общения? Может ей кто-то помогать?

Я вдруг улыбнулась:

– Нет, я не в курсе Марысиных связей. Вам не кажется, что даже как-то неприлично спрашивать такое у бывшей жены?

– Вы не производите впечатления человека, способного страдать после развода в течение десяти лет.

Я пожала плечами:

– Я и не страдаю. И не радуюсь, сообщаю на тот случай, если вы собираетесь меня в чем-то обвинить. Феликс был очень властный, подавлял меня. Это у них семейное, он унаследовал строительный бизнес от деда. Я почувствовала облечение, когда мы расстались.

– Вы бывали в этом доме после развода?

– Нет. Но помню, где разжигается камин, – намекнула я. – В такие зябкие вечера как этот очень приятно сделать что-нибудь теплое.

Зря старалась. Майор не понимал даже таких явных намеков.

– И я представления не имею, где сейчас Марыся. Вообще, где она может быть. Вряд ли у нее за это время появились какие-то друзья. Знаете ли, ее не очень… любили.

– Кто?!

Я пожала плечами:

– Да все. Кроме Феликса, конечно. Он ее обожал. Ну, и Ника относилась душевно. Но она ко всем так относится. Чистый ангел.

– А Ника…

– Да жена деда Феликса, Вероника. Так сказать, прабабушка Кристи.

– Все так запутано. Почему… так сказать?

– Потому что, во-первых, Феликс был ее приемным внуком. А, во-вторых, даже если он был родным, Марыся была беременна до знакомства с Успенским. Она предъявила девочку после свадьбы, а до тех пор где-то скрывала. Никто не догадывался ни о чем, пока Марыся вдруг не притащила младенца. Странно, да? Можно я разожгу камин?

– Но откуда вы это знаете?

– С тех пор как я жила здесь, обстановка мало изменилась. Так что, поверьте, прекрасно помню, как его разжечь.

– Да я не про камин. Черт с вами, разжигайте. Я про девочку… Откуда вы все это знаете? И почему так уверены…

Я встала, не торопясь подошла к камину. На секунду обернулась, чтобы небрежно бросить:

– Потому что именно я привела Марысю в этот дом десять лет назад.

Месяц спустя

Кондратьев говорит, что не знает ни одного человека, кроме меня, который с таким нетерпением ждет этого времени года. И в самом деле, сколько себя помню, меня всегда охватывал необъяснимый восторг перед леденящим дыханием вечности. А в безнадежной тьме между осенью и зимой она чувствуется как никогда прежде и после. Все последнее, все застывшее перед умиранием. Перевернутое черное небо, а в нем – огромная луна, которой больше не мешают пышные кроны, победно нависает над миром, и обжигающая до хрусткости прелесть первых морозов. В наступающей зиме я всегда слышу едкий запах времени.

В тех краях, где нет резких смен сезонов, и не бросает из крайности в крайность, невозможно так глубоко и высоко прочувствовать, как время несет то жизнь, то смерть. У людей, живущих в неизменном мире, чувство судьбы иное. Только на грани можно кончиками пальцев хотя бы на секунду задержать смысл, ритм, предельность в бесконечности…