Адель согласилась. Ей было все равно, куда идти. Лютика нужно покормить, до вечера придется как-то коротать время. Она надеялась переночевать в привокзальном районе, когда к вечерним поездам потянутся желающие подзаработать, сдавая свободную койку или угол. Особого комфорта такое жилье не обещало, но Адели и не надо было ничего, кроме крыши над головой. Один раз поспать, утром умыться, переплести волосы и умыть Лютика. А потом уже искать пристанище на время ярмарки — расспрашивать соседей, поставить объявление возле товара. Кто-нибудь, да откликнется.

Они шли, шурша разноцветными кленовыми листьями. Лютик останавливался, подбирал то красные, то желтые, придирчиво осматривал и вручал Валериану. Валериан складывал листья в пучок, обмахивался как веером, и рассказывал о себе, не требуя сведений взамен — пока не требуя.

— Эльга с Брантом — папины соседи. Мой папа — служитель Хлебодарной. Маленькая часовня, привокзальный приход. Тихая спокойная жизнь, проповеди о недопустимости злословия и вреде разгульного образа жизни.

Адель улыбнулась.

— Родители переехали с Ямала, когда мне исполнился год. У моей матери были серьезные проблемы с легкими. Результат близкородственного скрещивания: семейство Кшесинских невероятно гордилось цветом волос и хвоста, не желало разбавлять кровь, и, в итоге, начало порождать чахлых отпрысков — красивых внешне, но плохо жизнеспособных. Мама умерла двадцать лет назад. Прожила дольше срока, предсказанного врачами — на юге ей стало немного легче. Мне досталось здоровье отца — он крепкий тундровый лис с небольшой примесью крови песцов. От покойной матушки — фамилия, титул, цвет шерсти и волос.

Проговорив эти слова, Валериан взъерошил шевелюру и добился того, что Адель протянула руку, расчесала пальцами пряди.

— Ты красивый.

— Это ты красивая, — шепнул Валериан. — Волосы рдеют, как угли в жаровне Камула. Ты сильная. От тебя не пахнет постоянным лисом — только клочки, не стоящие внимания. Ты пахнешь лесом, грибами и мокрой рябиной. Это завораживает.

— Я все лето и осень возилась с грибами, — отстраняясь, ответила Адель. — Живу на ферме, доставшейся от покойного мужа и свекра. Завтра начну продавать товар на ярмарке.

Выболтала о себе — пусть дозировано, но выболтала. Валериан действовал как сыворотка правды — хотелось отвечать откровенностью на откровенность.

Они постояли в обнимку возле детской площадки. Лютик залез на лесенку, повисел на брусьях, тронул качели с разбитым сиденьем и отказался кататься. Очередной поворот за угол пятиэтажки привел их к дыре в заборе. Валериан уверенно пролез на пустырь, сообщил:

— Посуху тут пройти без проблем, а в дождь — увязнешь. Воспользуемся хорошей погодой.

— Ты давно здесь живешь? — спросила Адель, вспомнившая, как Валериана удивили лампочки в чреве кита — это плохо стыковалось со знанием закоулков.

— Девять лет. Распределили после училища, и я больше не переводился. Сразу снял часть дома с куском двора. Хозяева нормальные, всегда помогут, никаких конфликтов. Я им из командировок всякую всячину привожу — то мешок картошки, то арбузы, то фрукты на варенье. Нас часто по воеводству гоняют, а вдоль трассы много дешевой еды продают на мешки и ящики. Одному столько не надо, а на троих в самый раз.

Тропа вывела их ко второй дыре, а потрескавшаяся асфальтовая дорожка — на широкую аллею с газоном и разрушенным фонтаном перед кинотеатром. Вдоль аллеи растянулась цепочка кафе и маленьких магазинчиков, торгующих всякой мелочевкой

— Туда! — Валериан указал на веранду, увитую плющом. — Солнце уже заходит, холодает. Предлагаю сесть внутри.