– Ты слышишь меня, Фейн? – сердился дядюшка Абсалом. – Я сказал, чтобы ты не брала мази из этого ящичка, если к тебе придет кто-то из судомоек или младших конюхов! А вот тот декокт с мятным вкусом – для господина управляющего и его семейства, да ниспошлют им боги крепкое здоровье!

– Да, дядюшка, – покорно отвечала я, видя перед собой только лицо герцога Огасто. – Декокт положен судомойкам, а господин управляющий и без него здоров будет божьим промыслом…

– Да ты никак не ногу ушибла, а голову! – всплеснул руками дядюшка Абсалом в величайшей досаде и принялся заново втолковывать мне, как разность положения слуг в герцогском замке влияет на способы их лечения.

Следующие недели показались мне расплатой за минуты счастья, выпавшие на мою долю. Челядинцы и их родичи, прознав о том, что теперь во дворце можно задешево излечить всякую хворь, при всякой возможности стучались в наши двери. Сам господин придворный лекарь за день принимал пару-тройку пациентов, бо́льшую часть времени находясь при госпоже Вейдене. Два раза я осмелилась его побеспокоить – из-за ребенка, посиневшего от удушья, и из-за глубокой нагноившейся раны на ноге одного из охранников, об истории возникновения которой нам так ничего и не сказали, а дядюшка тут же пришел к выводу, что парни от скуки затеяли дуэль. Таким образом, я побывала в покоях герцогини по своему почину, и госпожа Вейдена дважды щедро одаривала меня.

В первый раз она надела мне на палец красивое серебряное колечко, а затем долго смеялась, увидев, что я ужасно сконфузилась – мне вновь довелось почувствовать себя какой-то глупой маленькой собачонкой, которую наряжают в платьица и треплют от умиления.

Во второй раз герцогиня отдала мне свою шелковую косынку, и опять я поцеловала ей руку, покраснев от стыда за то, что обманываю столь добрую госпожу. «Как можно надеяться на то, что господин Огасто обратит внимание на меня, если его супруга так красива и мила? – спрашивала я себя, возвращаясь в свою комнату. – Как можно предать госпожу, от которой я не видела ничего, кроме добра?» Но вскоре голос разума стихал, заглушенный куда более громкой и отчаянной песней, звучавшей в моем сердце, и я вновь исступленно мечтала о том, чтобы вновь увидеть герцога хотя бы издали.

Но, увы, боги словно отмахнулись от моих просьб, посчитав их, наверное, однообразными и настырными, – в моей жизни не случалось ничего, кроме обычных рутинных дел. К виду всяческих фурункулов, лишаев и вросших ногтей я давно уж привыкла за то время, что помогала дядюшке Абсалому, однако теперь они казались мне еще более отвратительными. Иной раз мне думалось, что даже во время наших скитаний я чувствовала себя свободнее и счастливее, но тут же я мысленно задавала себе вопрос: «Хотела бы ты, Фейн, покинуть эту постылую комнату и никогда более не возвращаться в Таммельн?» – и с жаром отвечала на него: «О нет, теперь я никогда не буду счастлива, лишившись возможности видеть господина Огасто хотя бы изредка!»

Дядя Абсалом, которого миновали подобные душевные терзания, блаженствовал, за считаные недели превратившись в наперсника ее светлости, – дамы из свиты герцогини с восторгом выслушивали как его медицинские рекомендации, так и прочие басни, которыми он щедро их потчевал. Я стала замечать, что в дядюшке появился лоск, щегольство, да и плечи его расправились, точно он сбросил разом десять лет. Поблескивающие глаза и масленая улыбка выдавали то, что родственник закрутил роман с какой-то из придворных дам герцогини, быть может, с матушкой Харля, который последнее время отзывался о лекаре его светлости с большой неприязнью.