Тем не менее я продолжал наблюдать за этим человеком, хоть и понимал, что это крайне неприлично. Мне удалось заметить, что шевалье де Брег большую часть времени проводил в библиотеке, где, по словам братьев, часто засиживался над такими книгами, как труды Ибн-аль-Алькама и пророчества Мерлина, кои хранились в отдельной комнате и подлежали самому бережному обращению.

Ко всему прочему, де Брег часто беседовал с настоятелем, прогуливаясь по нашему саду, и пользовался большим уважением у брата-инфирмария, с которым подолгу обсуждал силу лекарственных трав, используемых в лечебнице. Не ускользнуло от моего внимания и еще одно обстоятельство, привлекавшее братию более остальных.

Один раз в месяц Орландо де Брег уходил из города…

Уходил на неделю и отправлялся на север. Налегке – без поклажи и каких-либо припасов, которые должны скрасить дорогу странствующему. Ничего, кроме теплого плаща и оружия. Возвращался всегда неожиданно и, как правило, в скверном расположении духа, после чего несколько дней пил вино в заведении Гая Григориуса. Многие из монахов высказывали свои предположения о причинах его поведения, но мне казалось, что они были далеки от правды. Да, монахи любят обсудить дела мирян, если поблизости нет старших братьев, которые не преминут наказать излишне болтливых за многоглаголание.

Шли дни… Одним зимним вечером меня отправили отнести записку рыбному торговцу. Наш келарь был слишком тучен и ленив, а мне такие поручения были только в радость. Это приятнее, чем помогать брату-инфирмарию и чихать от пыли его лекарственных трав. Дело шло к вечеру, и узкие улочки тонули в сумерках. Воздух был свеж, под ногами скрипел выпавший снег, и душа наполнялась тихой и благой радостью, словно я получил весточку с далекой заснеженной родины. Помнится, что Барт Уэшем называл эти чувства непонятным словом fernweh, означавшим, по его мнению, тоску о родине, страсть к путешествиям, боль старых ран и устремления души, которые сильнее всех воспоминаний. Погрузившись в свои мысли, я свернул в один из переулков и даже не сразу услышал шум драки…

На снегу лежало два мертвых тела. Чуть дальше, в нескольких шагах от убитых, дрались несколько человек. Рослый мужчина, прижимаясь спиной к стене дома, отбивался от двух нападавших, но двигался так тяжело и медленно, что наверняка был ранен. Дрались молча, и тишина прерывалась лишь лязгом стали и редкими стонами, когда клинки находили брешь в обороне сражавшихся.

– Остановитесь! – крикнул я.

Один из нападавших сделал шаг назад и обернулся. Это был не просто разбойник, какими полны здешние притоны. Одежда слишком дорогая и чистая. Косматая черная грива, борода и взгляд, горящий лютой ненавистью.

– Пошел прочь, монах! – заревел он и пошел на меня. Я даже не заметил, как в моей руке оказалось оружие. Скорее всего, поднял меч одного из убитых, чья кровь пролилась на этот грязный, истоптанный снег. Это был один из знаменитых клинков, изготовленных к юго-западу от Ровальи. Удобная кожаная рукоять с оплеткой из перевитой металлической нити и навершием в форме груши. Широкое перекрестье и небольшие защитные дуги. Клинок с узким долом плавно сужался к острию… Судя по его звонкому голосу, над ним потрудились лучшие мастера! Прекрасное оружие! Все это мелькнуло в моей голове и резко исчезло, возвращая меня в реальность.

– Опомнитесь… – прошептал я.

– Будь ты проклят, святоша! – рявкнул разбойник и замахнулся…

Первый удар я отбил с легкостью. Запели клинки, и этот звук вернул меня в прошлое, когда мастер Уэшем истязал нас уроками и рычал от злости, утверждая, что мы будем убиты в первой же схватке, которая случится в нашей никчемной жизни.