Аристотель, которого царь упрекал в том, что тот дал приют опасному пришельцу, потрясенный кровавой развязкой визита индуса, решил, что не будет иметь ничего общего с науками. В своем знаменитом трактате «О глупости естественных наук» он объяснил, что есть три причины, по которым никакой добрый эллин не должен тревожить свой ум такими делами.

Во-первых, потому что количество фактов, которые нужно принять во внимание, прежде чем можно будет построить крепкую теорию, настолько обширно, что, если все эллины не занимались бы ничем другим столетиями, они бы все еще не собрали достаточного количества данных. Задача, таким образом, является тщетной. Во-вторых, эксперименты и механические изобретения необходимы для прогресса науки, и такая работа хотя и вполне пригодна для раболепных азиатов, у которых есть естественная склонность к ней, но ниже достоинства эллинского благородного гражданина.

И, наконец, некоторые варвары уже обошли эллинов в этой деятельности по той причине, что она не подходит эллинам, чтобы конкурировать с низшими племенами в умениях, в которых те имеют преимущество от рождения. Им следует вместо того развивать собственную нравственность, патриотическую доблесть, политическую разумность и эстетическую чувствительность, оставив варварам те искусственные средства для хорошей и добродетельной жизни, которые проистекают из научных открытий.

Вот и все, объяснение получено. Автор изложил некоторые факты неверно, но чего еще ждать от античного историка.

Итак! Мои поучения были слишком успешными. Я настолько потряс наивную самоуверенность эллинских философов, что побудил их к полному отказу от науки.

Мне следовало помнить, что блестящие теории и широкие обобщения, даже неверные, это вишенка на торте; все они просто морковка, которая заставляет двигаться осла.

Возможность провозглашения таких универсалий – это стимул, который побуждает многих ученых вгрызаться год за годом в накопленные факты, даже если они выглядят как скучные и тривиальные. Если бы древние ученые осознали, сколько труда по установлению фактов им еще предстоит, прежде чем солидные теории станут возможными, они бы в смятении бросили бы науку навсегда. Именно это и произошло.

Острейшая ирония всего этого заключалась в том, что я сам себя поместил туда, откуда никак не мог исправить то, что натворил. Если бы я оказался в научно продвинутом мире и мне бы не понравилось то, что я вижу, я бы мог построить другую машину времени, вернуться и как-нибудь предупредить себя об ошибке, которая меня подстерегает. Но о таком проекте не может быть и речи в таком отсталом мире, как этот, где о бесшовном монтаже труб из колумбия, например, даже не думали. Все, чего я достиг своим катастрофическим приключением, так это того, что пространство-время получило отрицательную кривизну, а кому здесь до этого есть дело?

Вы помните, что, когда вы здесь были в последний раз, вы спросили, что означает девиз на моем родном языке на стене моей камеры. Я сказал тогда, что объясню вам после того, как расскажу всю мою фантастическую историю. Девиз гласит: «Работает? Не трогай!», и я бы очень хотел, чтобы я послушался этого совета.

Сердечно ваш,

Шерман Уивер.

– Все, что вам нужно сделать, – сказал продавец компании «Телагог», – это щелкнуть переключателем сразу же после возникновения кризисной ситуации. Сгенерируется радиоимпульс, который здесь примут и направят на монитор соответствующего контролера.

Овид Росс смотрел не на продавца, а на человека, сидящего в кабине. Как он понял, человека звали Гильберт Фальк, но никто бы не узнал его под этим шлемом со свисающим толстым кабелем, ведущим к панели управления перед ним.