– Большевики выбросили ещё одну козырную карту… – пьяно мотнул головой Зимин и молча махнул до дна очередную рюмку. – Они провозгласили эту войну Великой Отечественной. Если так дальше пойдёт, то Восточный фронт окажется между молотом и наковальней. С одной стороны – полнокровные сибирские дивизии, вооружённые тяжёлыми танками и реактивными миномётами. С другой – партизанские формирования. Они уже сегодня объединяются в полки и бригады. Где гарантия, что завтра они не заполучат тяжёлую технику и достаточное количество обычного стрелкового вооружения и боеприпасов и не выстроятся колоннами за нашими спинами?

– Отечественная война – это не просто звучит. Это волнует. И не только нервы, а более глубокие материи. И каждого человека, и всего общества в целом. Это объединяет.

– Что ж, они в чём-то очень важном, пожалуй, самом важном, правы, – заметил Сиверс. – Тогда, в восемьсот двенадцатом, французы… Теперь – германцы. А говорят, Сталин приказал ввести погоны, а своих генералов награждает орденами Кутузова и Суворова? Искренне он это делает или нет, но этому горцу в уме не откажешь. И русский характер он чувствует тонко. Совдепия превращается в Россию. Да-да, господа.

– Заметьте, господа, что всё это – на фоне разнузданной нацистской политики на оккупированных землях, – Сиверс отодвинул от Зимина графин с водкой. – Прав, трижды прав был Наполеон, когда сказал, что, выступая против мощной державы, можно выиграть битву, но не войну.

– У Сталина ничего не выйдет. Всё это – и ордена, и погоны – делается не искренне, а под давлением обстоятельств.

– Фюрера обстоятельства тоже не милуют, но он пока остаётся глух и слеп к тому, что уже очевидно.

– А кто-то, господа, день и ночь твердил, что Совдепия – это колосс на глиняных ногах, что стоит толкнуть его, этого глиняного истукана, и… А тут толкнули под Минском, толкнули под Бродами, толкнули под Киевом и Брянском, и что? Под Москвой обосрались в худые и тонкие подштанники. Дважды толкнули под Вязьмой. Колосс не падает и, похоже, падать не намерен. Но намерен толкнуть сам.

– Русский народ… Русский человек… Фюреру нужно было не с самолёта исследовать русские просторы, а хотя бы в рядах его наступающей пехоты. И разговаривать с русскими людьми не как с недочеловеками, а как с союзниками по борьбе против режима Сталина. Ведь было же реальностью: в первые летние недели население оккупированных областей встречало германцев как освободителей! И что началось потом? К чему это привело?

– Увы, господа, пруссаки никогда не проявляли большого искусства в умении общения с другими народами. А уж нацисты – тем более. Уже в Австрии и Чехии это было очевидным. Австрияки, и те куда более человечны и умны. – Мысли, которые смело высказывал Сиверс, разделял и Радовский. Но разделяет ли их кто-нибудь там, наверху, в ставке Гитлера, где определяется вся стратегия ведения войны на Востоке?

– Вы видели, что творится в лагерях для военнопленных? – Зимин грохнул по столу кулаком. – Сотнями ежедневно вывозят на телегах во рвы. Неделю тому назад ездил в Рославль. Люди доведены до крайней степени физического истощения, до полной потери человеческого облика. Из них уже невозможно сделать солдат, которые на смерть пойдут за дело освободительной идеи. Не-воз-мож-но! Их нужно год откармливать! Чтобы они имели нормальный человеческий вес. Лечить не только от дистрофии, но и психику.

– Немцы рассуждают примерно так: русских на сорок миллионов больше, чем нужно, и они должны исчезнуть. Этот бред я слышал совсем недавно из уст одного оберста из штаба фон Клюге, – это снова сказал Сиверс.