Обстоятельства способствовали роковому сближению Гамильтон с Орловым. Когда в начале 1716 года государь и государыня отправились за границу, Гамильтон сопровождала их в качестве фрейлины двора императрицы, а Орлов не расставался с государем как один из расторопных молодых его денщиков.
Несчастная связь их скоро, однако, кончилась самой страшной развязкой для девушки.
Года через два в Петербурге обнаружилось, что последствием близких отношений девицы Гамильтон с Орловым была неоднократная беременность девушки. Обнаружилось также, что Гамильтон, желая скрыть свое несчастное положение от посторонних, а равно от царя и его и своего любимца, прибегала к преступным мерам – к детоубийству.
Преступления ее были обнаружены царем совершенно случайно, и притом так, что невольно причиной гибели своей и царской любимицы был тот, кого девушка любила, – сам Орлов. Однажды он, узнав о каком-то тайном сходбище и разведав о людях, составлявших это общество, подал царю обстоятельный донос на заговорщиков. Это было вечером. Государь, прочитав донос своего денщика, положил его в карман и занялся другими делами. Ложась спать, он обыкновенно приказывал денщикам класть свой сюртук или к себе под подушку, или на стул у кровати. Так делал и Орлов, раздевавший в этот вечер государя. Когда Петр заснул и дежурство Орлова кончилось, он отправился куда-то к своим приятелям и прогулял с ними всю ночь.
Государь, по обыкновению просыпавшийся очень рано, стал искать в кармане донос Орлова, чтоб вновь прочитать, и не нашел его там. Бумага пропала. Полагая, что донос украден, государь закипел гневом и приказал позвать Орлова, который один должен был знать, что сталось с доносом, потому что на ночь раздевал царя. Орлова не нашли. Гнев Петра дошел до крайних пределов, когда наконец гонцы отыскали загулявшего денщика и привели к государю. Не зная истинной причины царского гнева и полагая, что Петр узнал о его дружеской связи с камер-фрейлиной ее величества, «девкою Марьею Гаментовою», как тогда называли фрейлин, Орлов при виде гневного царя упал на колени.
– Виноват, государь! – взмолился Орлов. – Люблю Марьюшку! (Так звали при дворе эту красавицу-фрейлину и так называл ее сам царь: «девка Марьюшка», «девка Авдотья бой-баба» и другие фрейлины.)
Петр сразу понял, что бумагу не Орлов взял, и стал уже спрашивать его как виновного в близких отношениях к его бывшей фаворитке.
– Давно ли ты ее любишь? – спросил царь.
– Третий год.
– Бывала ли она беременна?
– Бывала.
– Значит, и рожала?
– Рожала, да мертвых.
Петр, как хороший следователь, не остановился на этом. Он нападал на след преступления.
– Видал ты их мертвых? – спросил он.
– Нет, не видал, а от нее сие знал, – отвечал трепетавший денщик.
Петр вспомнил, что незадолго до этого у дворцового фонтана в Летнем саду найден был мертвый ребенок, завернутый в салфетку, и матери ребенка не могли отыскать.
Царь тотчас же приказал привести к себе подозреваемую фрейлину. Гамильтон сначала клялась, что она невинна, но скоро потом уличена была свидетелями и разными другими обстоятельствами.
– Знал ли об этих убийствах Орлов? – спрашивает снова царь.
– Нет, Орлов не знал, – отвечала несчастная преступница.
Орлов был посажен в крепость, «а над фрейлиной, – говорит современник, – убийцею нераскаянною, государь повелел нарядить уголовный суд».
Злополучная бумага, бывшая причиной раскрытия преступлений, найдена была в сюртуке государя: карман в нем подпоролся и донос попал между сукном сюртука и подкладкой.
Суд по этому делу был неумолим. Рассказывают, что гнев Петра еще более старался увеличивать всесильный уже в то время князь Меншиков, который был сам неравнодушен к Гамильтон и, кроме того, боялся, что красавица эта могла вытеснить из сердца государя привязанность его к Екатерине Алексеевне, пользовавшейся покровительством Меншикова еще до того времени, когда царь обратил на нее внимание и приблизил к себе. Но и без этого государь находился в ту пору в страшном нравственном возбуждении: это были те самые дни, когда шел суд над царевичем Алексеем Петровичем, кончившийся смертью царевича и страшными казнями его соучастников.