Поскольку же в девичьем сценарии успеха именно свадьба играет роль наградного кубка, сюжет и действия второстепенных персонажей направлены на приближение этого события.

Социально-исторический пласт перекликается с психологическим, подтверждая жизненную достоверность последнего. Чтобы заслужить награду, девушка должна «увидеть то, что следует видеть, стать хранительницей своего творческого огня и получить сокровенное знание о циклах жизни – смерти – жизни всей природы – после этого женщину можно назвать инициированной», то есть готовой к замужеству (К. П. Эстес, представительница юнгианской школы).

Тот же путь-подготовку к перемене статуса проходит и падчерица, с честью выдержав испытания и вернувшись от Морозко с богатым приданым. Героини-воительницы отказываются от своей роли лидера, буквально отступая «за мужа» и отныне предоставляя ему право и возможность выступать активным началом и победителем (а архетип Воительницы, по Чернышеву, фигурирует только на стадии «подготовки», в дальнейшем отступая).

Но дает ли социально-исторический контекст исчерпывающее объяснение?

Е. М. Мелетинский в «Классических формах мифа» отмечал, что на генетическом уровне «литература связана с мифологией через фольклор». На этой, фольклорной, стадии произошла «деритуализация и десакрализация» мифа, строгая вера в истинность мифических событий оказалась ослаблена, получил развитие сознательный вымысел. На смену мифическим героям пришли обычные люди, на смену мифическому времяисчислению – «сказочно-неопределенное». Внимание переключилось «с коллективных судеб на индивидуальные, с космических на социальные».

Мифология преследовала цель показать преображение хаоса в космос, а главная задача архетипических персонажей сводилась к наведению вселенского порядка, то есть достижению и сохранению равновесия. В том числе между миром мертвых и миром живых.

Не случайно героиням так часто приходится проходить через лес. Фольклорист Н. А. Криничная замечала, что он «оставался природной стихией, хаосом, где единственным организующим началом был его дух-„хозяин“ и другие „отпочковавшиеся“ от него божества». В чаще встречает героинь баба-яга, через леса бежит вызволять братца сестрица, в лесу обитает Арысь-поле в звериной шкурке, в лесном же сугробе оставляет отец родную дочь по приказу сварливой жены.

Древние взаимоотношения людей с хаосом, обиталищем хтонических сил, носили ритуальный характер, включавший и жертвоприношения. Символическая, обрядовая связь замужества со смертью здесь обретала буквальное значение: жертву «сочетали браком» с мрачным божеством. Такова падчерица, отданная «на откуп» Морозко. Только со временем, перейдя в сказку, утратив ритуальную сущность, миф увенчивается счастливым для главной героини финалом и становится нестрашным.

Неоднозначен образ бабы-яги. Функцию хранительницы рубежа между мирами доказывает уже ее описание: костяная нога, нос в полоток врос; под отвернувшейся от мира живых избушкой понимается гроб, в котором старуха проживает. Однако сам по себе этот факт в сказке воспринимается как данность, не несущая негативного смысла. Яга может быть воплощением архетипа Матери, старухи-ведуньи, олицетворением мудрости и тайного знания – и в этом случае не только испытывает героя, но и помогает ему. Надо отметить, что для яги-испытательницы одинаково важны как сработанные задания, так и правильные речи ее временной пленницы («Хорошо, что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе!»). А крепкой связи с миром живых (в виде материнского благословения, например) ей вовсе нечего противопоставить («Василиса Прекрасная»). Таким образом, героиня доказывает свое право остаться в мире живых – в отличие от своих антагонисток. По возвращении условной Василисы с того света ее угнетательницы часто погибают от злости, от зависти, по решению справедливого суда, а в общем потому, что им нечем доказать свое право на пребывание в мире живых. Суровый закон вселенского равновесия требует меру за меру, а девушка, как, впрочем, и баба-яга, служит только его орудием и проводником высшей воли.