Окна гостиной были обрамлены золотистыми бархатными портьерами, что делало зрелище на площадке перед отелем похожим на декорацию спектакля, выстроенную художником с буйным воображением и неограниченными возможностями. На переднем плане, прямо перед нами, был овальный ярко освещенный каток. Там кружились в пятнах света фигуристы. Чуть поодаль – белая плоскость озера среди волнистых гор, по нему даже в такой час бегали лыжники. И повсюду до темного горизонта стояли пышные ели и сосны в раздутых снежных балахонах.

– Люблю снег, – она улыбнулась мечтательно. – Удивительно, что из воды, женского и бесформенного, получается лед – холодное, мужское! А вот ноги, мой бог, ноги-то зачем открывать? – мадемуазель гневно указала на девушку, которая плавно скользила по льду. – Колени – это же уродливые сочленения! Как у насекомых! Я в моих платьях колени всегда скрывала.

Захотелось отвлечь ее от ног фигуристок. Я предвидел, что наша встреча обернется монологом мадемуазель и вечер будет скучным.

– Помнишь, Мися говорила, что по-настоящему шикарным театр был лишь в те времена, когда ложа важных гостей помещалась прямо на сцене? Мы сейчас словно в такой ложе, – нарочито восхитился я.

Коко внезапно встала, поставив бокал на столик, на лице ее мелькнуло, сменяя друг друга несколько саркастических гримас. Конечно, я допустил бестактность, напомнив ей о времени, когда у Миси Серт на лучших сценах Парижа была собственная ложа; эту роскошь упразднили во время Первой мировой. Коко в то время была просто модисткой. У нее был покровитель, но таких способных содержанок в Париже было немало. Я-то полагал, что соперничество между подругами – одной из которых, Мисе, все досталось в ранней юности просто даром, а другой пришлось пробираться сложными путями, – давно изжило себя.

– Что-то не так? – я постарался мило улыбнуться.

– Твоя Мися неделю назад прислала мне письмо, сейчас принесу.

Вернувшись из спальни, Коко с размаху села в кресло и, нервно потрясая бумагой, стала читать. На переносице у нее появились очки. Собственно, новости о бедной Мисе Серт были никому не интересны уже лет десять. Я с удовольствием пил шампанское с клубничным пюре, тот самый коктейль «Россини», которым гордился парижский «Ритц», и любовался огнями, думая о том, что хотел бы показать этот вид жене.

– А вот, – повысила голос мадемуазель, – слушай: «я занята день и ночь, работая вместе с Було над воспоминаниями. Моя книга, конечно, всех очень удивит. Я вовсю забавляюсь! Но иногда рыдаю». – Мадемуазель фыркнула и грубо ругнулась. – Рыдает она…

– Рад, что Мися занялась делом.

– С ума сошел? – Она потрясла кулачком, покрытым драгоценными камнями. – Мися сочиняет бредни! Обо мне!

Коко всегда уверена, что окружающие говорят и думают лишь о ней. Возможно, раньше это был один из секретов ее успеха.

– Что за Було?

– Бывший секретарь Серта, достался ей в наследство вместе с квартирой. Мальчик смотрит на нее с умилением, как на сундук времен Вильгельма Завоевателя, откопанный в саду. Було красит губы и, по-моему, с собственным полом не может определиться, что уж говорить об остальном. Представляю, как Мися лежит, изображая мадам де Монтеспан в состоянии маразма, и диктует чушь. – Коко подперла голову рукой и закатила глаза, потом с силой стала крутить кистью в воздухе, как птица, проверяющая мощь крыла. Перстни мадемуазель замигали, подавая дружеские сигналы праздничным огням за окнами. – Сама ведь не только писать, но и книгу за всю жизнь не открыла…

Я возразил:

– Малларме, Дебюсси, Лотрек – все обожали молодую Мисю! Ренуар хотя бы. И Пруст мне про нее всегда говорил восторженно, ему нравилось писать ей письма.