Вихрастый Ганимед протиснулся к Пану и тихонько сообщил:

– Там наши воины идут, опоздавшие, с этим… как его… богоравным Адрастом.

– Радуйтесь! – вскричал Пан. – Семь великих царей поклялись сразиться под стенами Фив. Пусть исполнится их клятва! Готовьте ристалище, зовите неустрашимых фиванских мужей. Всякий, имеющий щит и меч, сможет выйти сегодня на бой и стяжать неувядающую славу!

Такому исходу были рады все. Недовольных не нашлось.

В палатке, стоящей отдельно от фиванского лагеря, сидели двое мастеров. Один, так и не снявший облачение Гермеса, и второй, не взявший игрового имени и за весь день не высунувший из палатки носа.

– Как там Виктор?

– Спит.

– Он не отравился, случаем? С ним всё в порядке?

– Я Асклепия посылал. Тот сказал, что Виктор пьян. К утру проспится. Я этого не понимаю. Виктор не то чтобы абстинент, но никогда не напивается, а тут вдруг такое. Когда только успел.

– Завтра спросим. Хотя побаиваюсь, что он ничего помнить не будет.

– С Виктором разберёмся, а что с этим Паном делать? Ведь всю игру с ног на голову поставил.

– Ничего не делать.

– Как это?

– Сам подумай. Игра не сорвана. Вакханки танцуют, воины сражаются, в храмах приносят мирные жертвы богам, тебе, между прочим, тоже. Кроме нас, все заняты, все довольны. Помяни моё слово, наша игра войдёт в анналы как непревзойдённый образец. Так что сиди ровно и жди новостей.

Клаксон дробно стучал копытами по каменистой дороге. Алексей Панов устало покачивался в седле. Опустевшие бурдюки были упиханы в седельную сумку, а вот игровуха, напротив, вытащена и надета. Долгий суматошный день закончился, в округе быстро темнело. Где-то возле фонтана горели костры, звучали голоса, брякали тимпаны и рассыпались дробью кимвалы. Прежде эти слова, вроде бы слышанные, не имели значимого смысла, а ныне – словно старые знакомые. Что за праздник без тимпанов, да и без кимвалов тоже…

Целый день вокруг Панова бушевала людская круговерть, сотни глаз ловили каждое его движение, а понадобилось, и он ушёл, тихо, никем не замеченный. Завтра его хватятся, глядь, а Пана-то и нет. Как там у Плутарха: «Умер великий Пан». Придётся самим заканчивать игру.

Деревня спала, в окнах ни огонька. Деревенские рано ложатся и рано встают.

Дома тикали на стене ходики, старинные, доставшиеся от прежних хозяев и отремонтированные лично Алексеем. Подмигивал красный огонёк мультиварки. Ячневая каша с тыквой была горячей и распарилась в самую пору. Часть каши Алексей развёл холодным молоком и разложил по мискам. Маленькую мисочку для Рыжки и большую для Цербера. Клаксон бездельно топтался перед домом и не торопился пастись. Сегодня ему досталось бессчётное количество морковок и кусков хлеба с солью и без. Бурдюки Алексей бросил в корыто и плеснул с полведра воды. Отмывать ёмкости от сидра придётся завтра.

Завтра начнутся будни. Огород, лес, возня по хозяйству, посиделки со старухами в ожидании автолавки.

Безысходная тоска овладела Алексеем Пановым. Чувство знакомое, такое бывало, когда он попадал в тиски повседневности. Всё, что ни будет, будет как всегда. Не плохо, боги упасите, а привычно. Раз за разом жизнь станет возвращаться на круги своя. Чувство обыденности невыносимо для человека, которого пытаются загнать в рамки, обозвав модным словом «дауншифтер». Прежде Панов такого слова не слыхивал, но всегда жил по его правилам. Когда-то, впав в хандру, Панов бросил институт, сжёг недописанную диссертацию и устроился чернорабочим на стройку. Через два года, шкурой расчувствовав, что и там всё повторяется, устроился сменным мастером на завод. На производстве он быстро сделал карьеру, но когда впереди засветила должность главного инженера, уволился и пошёл грузчиком в продуктовый магазин. Вот так, раз за разом Панов спасался от будней. Но теперь будни, кажется, настигли его.