Барин Мирон Велимирович был строгим, но отходчивым, а как хозяин, так и вовсе справный и богатый. Приказчик тоже не зверь, хотя смотрит на неё порой странно, да Лада старается ему на глаза не попадаться. Словом, живи и радуйся, а как барин женился и вовсе утихомирился. Полгода с молодой в столице проживал, другие полгода здесь, в имении родовом.

— Знаешь, а я рада, что барин с барыней на Покров уже уедут, — вдруг посерьёзнела она, вспомнив, какой строгой бывала хозяйка, когда вставала не с той ноги. То косу ей перетянут, то чарку не так поднесут, то улыбнутся криво. Конечно, своих девушек она не била и никому бить не позволяла, а всё же без еды на день оставить могла. И заставить за обедом прислуживать, чтобы от запахов съестного и от холодных взглядов барина провинившаяся трепетала ещё больше.

К счастью, такое случалось редко. С Ладой — никогда.

— А вдруг меня продать захотят?

— Нет, тебя барыня любит, недавно ленту голубую подарила, ты с ней ещё краше, — Богдан вдруг принялся щекотать, но Лада со смехом вырвалась. Убежать бы, да без прощания сладости ожидания не будет. Вернулась, наклонилась и позволила возлюбленному обнять себя крепко, взаправду.

Голову снова повело, и уже растаяв в его руках, Лада поймала себя на мысли, что песня права: «Люби пока любится, дари радость тому, кто её ждёт, не жди подарков от судьбы, бери от любимого».

— Пусти, Богданка! Пусти говорю, а то завтра не приду!

Придёт, как не прийти! Или послезавтра! Лада гордилась своей непреклонностью: дала слово — держи, так отец научил. И отец Богдана тоже такую науку сыну толковал. Кузнецы — народ серьёзный.

— Прощай покуда, — выдохнула она и встала на ватные ноги. Помахала рукой и бросилась прочь по тропе, чтобы поспеть к полуденному чаю.

Богдан звал её по имени, но она не оглянулась. Незачем, всему своё время.

2

Барыня проснулась в хмуром настроении. Это Лада поняла сразу, как только вошла на женскую половину и приметила, что голос няньки, так звали главную над девушками, седовласую, но крепкую, Христину Гореславовну, жившую ещё при покойной матери барина, то возвышается до крикливых нот, а то походит на бурчащий котёл кипятка.

Не к добру, да и не такое бывало. Настроение у Лады было солнечным, скоро всё это останется воспоминанием.

— Где шляешься? — прошипела баба Хрися, поправляя жидкие волосы, выбившиеся из-под светлого платка. Была она женщиной толстой, низенького роста, но умела поглядеть так, что охота спорить пропадала. А оправданий нянюшка и вовсе слушать не желала, рука у неё твёрдой была, ущипнёт больно, синяк останется. — Поди к остальным, чай барыня изволит пить, а потом на вечернюю службу отправимся.

Лада подивилась: Алина Никоноровна не была богомолицей, стояла на службах по Великим праздникам, постилась, когда принято было, но девица Злата из Вышинских, что была к барыне всех ближе и даже однажды заслужила великую милость — взяли её в услужение в столичный дом барина — твердила, будто бы в зимнюю пору барин и барыня ограничиваются домашней службой и едят скоромное в Сочельник, коли гости наедут. Из тех, перед кем кланяться следует.

— Что случилось? — обратилась Лада к первой девушке, высокой и стройной, с большой грудью, красоту которой не мог спрятать и просторный сарафан по обычаям предков.

Сарафаны эти никто, кроме хозяйки не жаловал, да как ослушаешься!

— А кто ж их разберет, говорят, чай будем пить, барыню от тоскливого сна отвлечь надобно, — шёпотом ответила Маруся и скрылась с круглой коробкой в опочивальне хозяйки.