Темнело. Из дверей тянуло запахами еды. Этот, третий постоялый двор, попавшийся сегодня Ялке на пути, носил название «Blauwe Roose», то бишь «Голубая роза». Вывеска соответствовала, вот только нарисована она была так неумело и аляповато, что напоминала не розу, а некое восьминогое чудище на кончике дворянской шпаги. Потом Ялка узнала, что путники так и прозывали его меж собою: «Осьминог на вертеле».

Начал накрапывать дождик. Позади грохотнула телега: «Посторонись!» Ялка отступила, пропуская воз, ещё один, посмотрела им вослед, собралась с духом и вошла.

Просторный зал был сумрачен и тих. Четыре человека ели за столом, два-три потягивали пиво возле стойки. Дымились трубки. Хлопнувшая дверь заставила хозяйку показаться. То была дородная пожилая женщина из тех, которых обычно называют «тётушка» – румяная, опрятная, с улыбкой на лице. Впрочем, оная улыбка сразу исчезла, едва хозяйка разглядела всего-навсего продрогшую девчонку. Ялка представила, как она выглядит – промокшая, в мятом платье, в грязных башмаках; сообразила, что хозяйка до сих пор молчит и смотрит на неё, и торопливо сделала книксен.

– Вечер добрый.

– Здравствуй, здравствуй, – с некоторым неодобрением кивнула та. – Тебе чего?

– Я… – протянул Ялка и умолкла. В горле почему-то пересохло. – Я…

– Ну, смелей, смелей, – подбодрила девушку хозяйка. – Чего изволишь? Пива, мяса, каплуна или ещё чего? А может, комнату прикажешь приготовить? Сразу с постелью на двоих?

Тон был таким ехидным, что Ялка снова покраснела. Опустила взгляд.

– Нет, не надо, – сказала она. – Я хотела… Я… Ну, поработать.

– Поработать? – «тётушка» прищурилась. – Что значит «поработать»?

– Ну, просто – поработать. Постирать, посуду вымыть… Мне бы ненадолго, дня на два. Вы не смотрите, я умею. Мне и комнаты не нужно, я как-нибудь тут…

И Ялка сделала неопределённый жест, очерчивая границы этого загадочного «тут».

– Хм… – женщина казалась озадаченной. – Вот как? Поработать, говоришь… Нелегко мне будет подыскать тебе хоть что-нибудь. Есть у меня судомойка, даже не судомойка, а «судомой». И пол мыть тоже девка есть, и в комнатах прибраться, и стирать. Да и на кухне есть помощник, и не один. Так что, сама видишь, некуда мне тебя пристроить.

Ялка лишь кивнула обречённо.

– Что ж… Спасибо. Я, пожалуй… Я тогда пойду.

И двинулась к двери.

– Эй, девонька… Ты это… подожди.

Ялка замерла и обернулась на пороге. Сердце её забилось: неужели… Тем временем хозяйка голубого розы-осьминога напряжённо думала о чём-то, не переставая рассматривать незваную гостью.

– Ты что же это, одна? – спросила она наконец.

– Одна, – причины лгать девушка не видела.

– Куда же ты идёшь так поздно осенью? – невольно изумилась та и опустилась на скамью. – Воистину, странные настали времена.

– Мне только переночевать, – с надеждой попросила Ялка. – Я вам потом камин вычищу, на дворе подмету или что-нибудь ещё сделаю… Разрешите мне остаться. Пожалуйста.

Теперь, когда в окно колотился дождь, а давешние возчики торопливо, с шумом распрягали лошадей, Ялке не хотелось уходить. До слёз не хотелось.

– Звать-то хоть тебя как?

– Ялка.

– Не знаю, прям-таки не знаю, – покачала головой хозяйка. – И взять с тебя нечего, и гнать тебя совестно. Ты, вроде, не гулящая, одета прилично и на воровку не похожа… Деревенская, поди? Что же мне с тобой делать? О, знаешь, что! – внезапно оживилась она. – Шаль у тебя хорошая. Давай сделаем так: всё равно народу мало, я комнату тебе дам, чтоб заночевать, и накормлю тебя, а ты мне как бы шаль продашь. Всё ж таки зима идёт, я всё равно хотела ехать покупать. А ты и в кожушке своём не очень-то замёрзнешь – кожушок-то, я гляжу, у тебя новёхонький, тёплый кожушок.