Берри же всей своей незамысловатой собачьей душой показал, что скучал, что рад моему возвращению, а еда – дело десятое, без нее можно и обойтись…

Тем не менее я насыпала ему в миску корма, налила свежей воды, а потом наскоро вывела погулять, чтобы вечером можно было с чистой совестью оставить его дома.

В квартире Максима больше ничего не сверлили, зато оттуда жутко несло краской, эта жадина Рогнеда купила небось самую дешевую, вонючую.

Потертый рюкзачок оказался набит старыми журналами, и только в кармашке я нашла конверт с деньгами. Не то чтобы много, но моя обычная зарплата. И на том спасибо!

Перед походом на встречу с писателем я оделась как можно скромнее и незаметнее, зализала волосы и смыла макияж – что-то говорило мне, что таким образом я смогу слиться с поклонницами творчества писателя Бобикова. Небось все тетки среднего пенсионного возраста с потугами на интеллигентность, романы-то исторические.

Как я и предполагала, на эту встречу пришло совсем немного людей.

Здесь было несколько женщин средних лет, на лицах которых было написано высшее образование и неудачно сложившаяся личная жизнь. Кроме них, присутствовал пожилой дядечка в черном, обсыпанном перхотью пиджаке и очках с толстыми стеклами.

Сам писатель выглядел претенциозно. На нем был замшевый пиджак (вышедший из моды во времена молодости родителей наших родителей), лицо обрамляла аккуратная бородка, отдаленно напоминающая Хемингуэя, на столе перед ним лежали высокая стопка книг в яркой глянцевой обложке, потертый кожаный портфель и курительная трубка из черного дерева.

Еще на нем были круглые очки в металлической оправе – прежде такие очки приводили на память Джона Леннона, теперь они скорее заставляют вспомнить Гарри Поттера. (Не моя мысль, потому как мне нечего вспоминать Джона Леннона, его убили задолго до моего рождения, но звучит красиво.)

Кстати, эти гаррипоттеровские очки совершенно не сочетались с трубкой и хэмингуэевской бородкой. Но похоже, что писатель Бобиков этого не понимал.

Сотрудница магазина представила писателя и в ярких красках обрисовала его творческий путь.

Дескать, Борис Борисович Бобиков, перед тем как начать писать книги, работал в разных местах, был мореплавателем, плотником, геологом, учителем и еще много кем. И все эти профессии очень помогли ему в творчестве.

Ясно, нигде ничего не достиг, денег никаких не заработал, поэтому решил романы писать. Но мне-то что, я их читать не собираюсь.

Далее ведущая предоставила ему слово.

Бобиков сообщил, что недавно закончил очередной исторический роман, в котором описал трудную жизнь рядового алхимика в средневековой Европе.

– Их зачастую обвиняли в колдовстве и чернокнижии, многие алхимики закончили свою жизнь в подвалах инквизиции или на костре. А ведь именно алхимики заложили основы многих современных наук… в поисках эликсира бессмертия и философского камня они сделали множество важных открытий…

Голос у него звенел праведным негодованием, он очень сочувствовал алхимикам.

Я слушала его вполуха, как, впрочем, и большинство присутствующих.

Только пожилой дядечка в черном пиджаке не пропускал ни слова и время от времени заглядывал в книгу, из которой торчали многочисленные закладки.

Я поняла, что он не только уже приобрел последнюю книгу Бобикова, но успел ее внимательно проштудировать. Оппонент, значит, строгий, внимательный критик.

Дождавшись паузы в выступлении писателя, этот внимательный читатель проговорил въедливым голосом:

– Вот вы на двести тринадцатой странице пишете, что алхимика Карла Конради сожгли на рыночной площади Аахена. А ведь каждому образованному человеку хорошо известно, что все казни в Аахене совершались не на рыночной площади, а на пустыре за городскими воротами!