Тикайте быстрее, ходики. Мои полчаса и так будут похожи на гребаную вечность.

А Ройх скрипит стулом, придвигается ближе, склоняется к самому моему уху.

— Не ревнуй, Катерина. Только тебя я на её месте и представлял. От начала и до конца.

Снова опаляет огнем. Да что он о себе возомнил?

— Я? Вас? Ревновать? — повторяю в ужасе, отодвигая свой стул подальше. — Вы бредите, Юлий Владимирович.

— Да ну? — Ройх только едко бровь задирает. — Совсем-совсем необоснованно брежу? И ты этим утром не цеплялась за меня аж ногами? Не скулила как течная сука, жаждущая только скорейшей случки?

— Нет! — рычу, вскакивая на ноги и почти готовая к тому, чтобы броситься на него с кулаками. — Не было такого. Я растерялась, не дала вам отпор. Но вот эти свои мерзости… Оставьте для своих престарелых дур, которые вас уже не заводят.

— Оставлю, не переживай, — кивает Ройх глядя на меня все так же — презрительно и ехидно, — как скажешь, Катерина. Хорошо, что ситуация в кафе не оставила у тебя каких-то иллюзий. Собственно, это я и хотел обсудить. И если ты уже прооралась — сядь. Поговорим о делах, без эмоций. Тебе это по силам вообще?

Задает вопрос он — и на него у меня нет однозначного ответа. Вот только чего я меньше всего хочу, так это проигрывать Ройху. Уступать. Не справляться с тем, что под силу ему.

Именно поэтому я цепляю пальцами спинку стула, отодвигаю еще дальше от Ройха, приземляюсь на мягкое сиденье, задираю брови.

— Чудеса, — Ройх округляет глаза изображая удивление, — что ж, раз у тебя получилось, значит, проговорим вопрос сразу. Все, что было сегодня в кафе, после лекции — обсуждению не подлежит. Ни с мамой, ни с папой, ни с сестрой, ни с лучшей подружкой. Тебе вообще об этом лучше забыть.

— И чего ради? — откидываюсь на спинку стула, скрещивая руки на груди. — Чего ради мне забывать, что вы в очередной раз решили, что нормы морали и правила приличия не про вас? Я, может, очень хочу написать еще одну жалобу в деканат. Может, они вас наконец уволят?

Конечно, я пока об этом не думала. Не очень верится в успех этого мероприятия, если честно. Но если Ройх сам пришел — значит, опасается. Значит, попытаться все-таки стоит.

— Чего ради? — он криво улыбается, склоняя голову набок. — Например, ради того, чтобы на твои выступления в клубе по-прежнему приходил только я, а не весь деканат полным составом. Ради того, чтобы не было в нашем прекрасном престижном университете ужасного скандала о студентке-стриптизерше, которая попирает наши высокие идеалы и не соответствует моральному облику нашего учебного заведения. Ради того, чтобы у тебя по-прежнему были возможности бесконечно меня бесить, Иванова. Потому что я-то без работы не останусь, если ты рот свой откроешь. А вот тебя ни один приличный универ уже не возьмет, если всплывет, чем ты занимаешься в свободное от учебы время. Впрочем, если для тебя это не работа, а хобби — кто знает. Может, тебе понравится заниматься только им?

Встает, коротко ухмыляется, окидывая меня презрительным взглядом, и уходит. Он все сказал, а значит — разговор окончен.

Забавно. Я-то думала, уже не смогу его ненавидеть сильнее, чем раньше. А ведь могу. Могу! Получается!

7. 7. Наваждения 2.0

— Иванова, — горячий шепот заставляет кожу покрыться мелкими мурашками. Я чувствую тяжесть чужого тела, чувствую, как расползается молния на спинке платья.

Почему я в постели в длинном блестящем платье — это, конечно, другой вопрос. Хотя… Платье и платье. Отлично в нем спится. А что еще в нем делать, ходить, что ли?