Вот в чём состоит это священное сокровище — родина, за которое стоит бороться и ради которого можно и должно идти и на смерть[88].

Здесь всё определяется не просто инстинктом, но глубже всего и прочнее всего— духовною жизнью, и через неё всё получает своё истинное значение и свою подлинную ценность. И если когда-нибудь начнётся выбор между частью территории, и пробуждением народа к свободе и духовной жизни, то истинный патриот не будет колебаться, ибо нельзя делать из территории, или хозяйства, или богатства, или даже простой жизни многих людей некий фетиш и отрекаться ради него от главного и священного — от духовной жизни народа.

Именно духовная жизнь есть то, за что и ради чего можно и должно любить свой народ, бороться за него и погибнуть за него.

В ней сущность родины, та сущность, которую стоит любить больше себя, которою стоит жить именно потому, что за неё стоит и умереть. С нею действительно стоит слить и свою жизнь, и свою судьбу, потому что она верна и драгоценна перед лицом Божиим. Духовная жизнь моего народа и создания её суть не что иное, как подлинное и живое Богу служение (богослужение!), которое должны чтить и охранять и все другие народы. Это живое Богу служение священно и оправданно само по себе и для меня; но не только для меня – и для всего моего народа, но не только для моего народа – для всех и навеки, для всех людей и народов, которые живут теперь и когда-нибудь будут жить. И если бы кто-нибудь захотел убедиться на историческом примере, что духовная жизнь иных народов действительно чтится всеми людьми через века, то ему следовало бы только подумать о Ветхом Завете, о греческой философии и греческом искусстве, о римском праве, об итальянской живописи, о германской музыке, о Шекспире и о русской изящной литературе XIX века…

Соединяя свою судьбу с судьбою своего народа – в его достижениях и в его падении, в часы опасности и в эпохи благоденствия, – истинный патриот отождествляет себя инстинктом и духом не с множеством различных и неизвестных ему «человечков», среди которых, наверное, есть и злые, и жадные, и ничтожные, и предатели; он не сливается и с жизнью тёмной массы, которая в дни бунта бывает, по бессмертному слову Пушкина, «бессмысленна и беспощадна»; он не приносит себя в жертву корыстным интересам бедной или роскошествующей черни (ибо чернью называется вообще жадная, бездуховная, противогосударственная масса, не знающая родины или забывающая её); он отнюдь не преклоняется перед «множеством» только потому, что на его стороне количество, и не считает, что большинство всегда одарено мудрою и безошибочною волею. Нет, он сливает свой инстинкт и свой фа* с инстинктом и с духом своего народа; и духовности своего народа он служит жизнью и смертью, ибо его душа и его тело естественно и незаметно следуют за совершившимся отождествлением. Подобно тому, как тело человека живёт только до тех пор, пока оно одушевлено, так душа истинного патриота может жить только до тех пор, пока она пребывает в творческом единении с жизнью своего народа. Ибо между ним и его народом устанавливается не только общение или единение, но обнаруживается прямое единство в инстинкте и в духе.

И это единство он передаёт многозначительным и искренним словом «мы».

Такое отождествление не может быть создано искусственно, произвольно или преднамеренно. Можно желать его – и не достигнуть, можно мечтать о нём – и не дойти до него. Оно может сложиться только