По сути, правящий слой России на протяжении последних пяти веков складывался как геократия – слой, призванный собирать земли и управлять ими. (Термин геократия используется также Д.Н. Замятиным, но с другим смысловым наполнением: для обозначения той неопределенной когнитивной ситуации, которая сложилась в результате осмысления роли географического пространства в истории России и российской цивилизации. См.: Замятин Д.Н., Замятина Н.Ю. Пространство российского федерализма // Полис. 2000. № 5. С. 98–110.) Другим, не менее важным фактором стала необходимость защищать завоеванные земли. Описывая политический строй Московского государства, В. Ключевский отмечал, что этот своеобразный склад государственного порядка «объясняется господствующим интересом, его создавшим. Этим интересом было ограждение внешней безопасности народа». Россия значительную часть своей истории провела в оборонительных войнах, что дало основание В. Ключевскому уподобить Московское государство вооруженному лагерю.

Для понимания роли пространства для российской элиты в историческом прошлом следует вспомнить мысль Ф. Ницше о внешнем и внутреннем пространстве: внешнее пространство составляет формальные структуры – социальные, политические и т.п., тогда как внутреннее пространство вбирает в себя важнейшие области духовной сферы, язык, сознание и т.п. В результате сложения факторов мощного по масштабу и стремительности территориального расширения Руси-России и необходимости ее защиты территория-земля стала и внешним, и внутренним пространством российской элиты. Более того, собирание земель и их защита предстали фактором легитимности российской власти, которая выступала в качестве основного инициатора территориального расширения: «Главная особенность российской колонизации заключается в том, что ее стимулятором, организатором, регулятором был “центр”, средоточие власти. И массовое перемещение населения из центральных губерний на просторы Сибири могло осуществляться лишь после того, как эти просторы были “завоеваны”, стратифицированы, поглощены властью. Именно по наущению или с ведома “центра” или поставленных им в главных сибирских городах воевод или поддерживаемых и стимулируемых властью промышленников снаряжались лихие землепроходческие экспедиции вроде походов Семена Дежнёва, Ерофея Хабарова или Василия Пояркова. Все оставленные ими на географической карте отметины… не только объявлялись принадлежащими московскому государю, но и геополитически привязывались к одному из центров власти – не к Москве непосредственно, так к Якутску, где сидел царский воевода, т.е. становились микрокосмами, а затем и локусами власти…» (Королёв С.А. Бесконечное пространство. – М., 1997. С. 33). Таким образом, пространство предстало подлинным фактором легитимации российской власти в историческом прошлом.

Территориальное расширение в столь значительных масштабах, такими темпами при бедности государственной казны и перманентных внешних угрозах (не случайно русский историк Сергей Соловьёв применительно к России употреблял выражения «бедная страна», «бедный народ») требовало запредельного напряжения сил и населения, и элиты. Не случайно именно с петровских времен берет начало многовековой спор сторонников расширения территории страны и приверженцев сдержанности в расширении границ государства – спор, актуализировавшийся в советскую эпоху.

В условиях подобного имперского строительства России рекрутирование властного класса, начиная с XV в., было выстроено по «служилому лекалу», основанному на принципе «привилегии – за службу государству». Этот принцип предполагал наделение управленческого класса государства – его политической элиты – временными привилегиями как вознаграждение за несение службы государству. Поэтому в качестве политической элиты России на протяжении пяти веков выступал высший эшелон административно-политической бюрократии. Сложившись еще в Московском государстве, этот принцип благодаря реформам Петра I стал технологией выстраивания политических конструкций Российской империи. Можно с определенностью сказать, что имперская элита в России началась с отказа от принципов местничества и принципа землевладения в пользу «служилого критерия».