– Вот так, прелесть моя, – сказал мне с сочувствием Дизер. – Иногда приобретённый внешне изъян – всего лишь воплощение внутреннего уродства! – И он попытался снести мой щит.

Ну, Валлери, прекрати, пожалуйста, – встал с ящика Гастон, неотрывно глядя на мои руки, – давай подпишем договор, и целый год ты будешь проводить с нами только несколько часов в выходные, – он сделал пару шагов, встав вплотную к щиту.

Ты просто ещё слишком молода и не осознаешь всех плюсов от союза с нами, – сказал Дизер, тоже подойдя вплотную, а я заметила неуловимый обмен взглядами между братьями.

– Но, если ты сейчас выйдешь сама, я обещаю, что мы тебя даже не накажем! – улыбаясь, пообещал Гастон, а я, подняв бровь, дёрнула жгут.

В следующий момент я услышала рык Крекши и, пригнувшись, откатилась в угол.

Крекша, Крекша, – позвала я пуму, – это я, – вытянув руку в её сторону, я с ужасом осознала, что моя рука вся в крови.

Пума, услышав своё имя, успокоилась. Стоя напротив меня на трясущихся ногах, тяжело вдыхая воздух, она захрипела и буквально рухнула на солому. Я, испугавшись, посмотрела на неё: шерсть местами висела клочьями, под ушами были потёки засохшей крови. С непониманием оглядела загон и с ужасом поняла, что в чашке не было ни капли воды. Прислушалась: повозка стоит, а снаружи доносятся только звуки леса. Протянув руку через решётку, отодвинув задвижку, вышла. Крекша не пошевелилась, тяжело дыша, пума лежала, и только шкура периодически подёргивалась. У меня сжалось сердце.

Да, что же это такое, – прошептала я, не понимая, как можно было оставить кошку без воды.

Я осторожно вылезла из повозки. Она стояла в глухом лесу, и дорога нигде не просматривалось. Я обошла повозку кругом. Что лошадей нет, я поняла сразу, а когда увидела вывернутые сумки и кровь на козлах, всё стало понятно. Скорее всего, лиходеи увидели в одинокой повозке лёгкую добычу и напали, не ожидая, что в ней окажется старая пума.

Увидев привязанный сбоку козёл бурдюк, в котором обычно возили воду, я схватила его и отправилась к Крекше. Налив воду в чашку, пододвинула её к морде. У пумы хватило сил, чтобы свесить язык.

Я намочила какую-то тряпку, засунула в пасть пуме и сжала, она попыталась сделать глоток, но большая часть вылилась. Повторив попытку ещё пару раз, я поняла, что так кошку не напою, и села рядом, привалившись к решётке.

Бездна, как я устала, – заплакала я. Крекша покосилась на меня и что-то рыкнула, как мне показалось, осуждающе. – И мне ещё должно быть стыдно? – спросила я пуму и засмеялась. – Отлично, теперь ещё и истерики не хватало, – я ударила себя по щеке и, помотав головой, сделала несколько глотков из бурдюка. Скривилась – вода была застоявшейся.

Я посидела какое-то время, наблюдая за кошкой. Один её глаз почти заплыл, ухо над ним повисло тряпкой, шерсть тоже свисала клочьями, открывая широкие залысины, а одна лапа была искусана – то ли от голода, то ли от желания напиться хотя бы крови.

Успокойся, Валлери, – сказала я себе, – отчаянье – не мой путь, а слёзы – не способ решения проблемы.

И, сделав ещё один глубокий вдох, потянула силу. И в этот момент ощутила такое, что пришлось несколько раз судорожно вдохнуть, чтобы осознать.

Лес отозвался эхом: каждое дерево, каждый куст и каждая травинка словно ответили мне. Сердце громко забилось в горле, а в повозку ворвался лёгкий ветерок, развевая мои волосы и унося с собой тревогу. Я распахнула глаза и остро ощутила всё живое вокруг: дыхание деревьев, песню ветра, прохладу воды. А когда увидела яркие всполохи света с красным отливом, подождала, не торопясь вставать.