Лёша отрицательно качает головой.

Странно. Должны же были у него проверить мелкую моторику. Хотя. Это при частном лечении будут заниматься мелочами, а в общем отделении – угрозу жизни сняли, и до свидания.

Достаю телефон и кладу перед Алексеем.

– Буквы помнишь?

Утвердительный кивок.

– Попробуешь что-нибудь написать? «А» например?

Алексей пытается нажать на дисплей, но клавиатура слишком мелкая, и у него не получается попасть на нужную кнопку. После нескольких безуспешных попыток он отворачивается в окно. Расстраивается, хоть и старается не показывать этого, скрывая эмоции за холодным непроницаемым выражением.

– Не переживай! Завтра мы попробуем на планшете. Там и клавиатура больше, и экран не будет так гаснуть, – решаю приободрить, но Алексей не реагирует. Опять.

Он напряжён. Может и хорошо, что он пока не может говорить, а-то послал бы меня куда подальше со всеми этими буквами!

7. Глава 6

Алексей

Помню в детстве, мне до одури хотелось самому прокатиться на мотоцикле. Это было какое-то одержимое, необъяснимое желание. Но тётя Ира категорически запрещала нам с Сашкой подходить к гаражу. Я видел, как Сашка тайком от родителей стягивает ключи, и когда тёти Иры и дяди Антона нет дома, катается. Двоюродный брат остался в моей памяти беззаботным, весёлым и самым классным. Между нами всего год разницы, но он никогда не показывал своего превосходства, и у меня не возникало даже мысли его «сдать». Уже потом, когда он разбился, я долго думал, как бы всё сложилось, если бы я рассказал тёте Ире про мотоцикл?

 Дядя Антон после похорон единственного сына спился. Тётя Ира плакала, пыталась его вразумить, но всё было бесполезно. «Сгорел от горя» – так говорили бабушки на его похоронах, но тётя Ира говорила, что её муж сгорел от водки.

Мне было тогда четырнадцать. Я – это всё, что держало тётю Иру на этом свете – говорила она. Тогда я не понимал, что это значит. Родителей своих я не помнил, а тётя Ира никогда про них много не рассказывала. Мой отец, по словам тёти Иры, тот ещё кобелина, так и не узнал о моём рождении, а мама, пытаясь устроить в который раз свою личную жизнь, разбилась на машине с очередным любовником, оставив меня своей старшей сестре.

Тёти Иры не стало, когда мне исполнилось двадцать. Я учился на втором курсе политехнического университета, жил в общежитии и уже подрабатывал. Она позвонила и попросила приехать домой на выходные. Я смог приехать только утром. Тётя Ира сидела за столом, опустив голову на руки, и казалось, что она просто спит. Но она не дышала. В её руках была фотография молодого мужчины, которую раньше я никогда не видел. Кто это, я так и не узнал. Потому что узнавать было не у кого.

Большой дом, ставший давно пустым, был продан. Я перебрался в город, купил эту квартиру, а вскоре завёл Вальтера.

Вальтер кладёт морду на мою ногу. Глажу его по голове, пытаясь унять клокочущую злость в груди. Почему эта девчонка не оставит меня в покое? В её возрасте нужно бегать на свидания, а не возиться с таким… как я.

Я чувствую, что она не ушла, сидит рядом, заставляя сжиматься от раздражения. Вот чего прицепилась?

Прошло всего-то каких-то полдня, а мои эмоции прыгают то вверх, то вниз. Начиная от безумной радости и заканчивая необъяснимой злостью. На себя, на неё, на всех женщин. Невольно вспоминаю Марину, и уровень ожесточения просто зашкаливает, приблизившись к опасной, красной отметке. Это некая формула мазохизма, но я раз за разом заставляю себя повторять слова, брошенные ею перед уходом: «…какой же ты… жалкий. Жалкий, убогий и мерзкий. Ты ведь не мужчина, а так… существо». Чтобы не забыть. Пальцы левой руки невольно сжимаются в кулак. Я всё ещё не понимаю, на что она надеялась?