Советский нарком просвещения Андрей Бубнов (его, кстати, расстреляли как врага народа в 1938-м) писал на закате НЭПа:

«Первая волна буржуазного реставраторства в условиях НЭПа складывалась из четырех следующих элементов: 1) проповеди экономического либерализма, 2) академической контрреволюции, 3) расцвета идеализма и поповщины и 4) широкого распространения бульварщины, порнографии и пинкертоновщины. С конца 1921 г. частный капитал действительно пошел в издательское дело. Создалась даже настоящая издательская горячка: до августа 22 г. было дано разрешение на образование в Москве 337 издательств, а в Петербурге 83 издательств, с октября 21 г. по август 22 г. на цензурный просмотр поступила от одних московских издательств 1261 рукопись».

Дав лицензии частным издательствам, большевики цензуру не отменили и для них. Но Бубнов уже шил им дело в своем публичном доносе:

«Мы видим налицо, как… создавались центры, организующие вокруг себя остатки старой буржуазной русской интеллигенции, которая начала свою работу по распространению явно контрреволюционных буржуазно-реставрационных идей».

«На каждого интеллигента должно быть заведено дело». Так повелел Ленин, великий и ужасный. К весне 1923 года партийно-карательный механизм борьбы с инакомыслием был окончательно сформирован. Отдел интеллигенции ОГПУ поставил все частные издательства и их авторов на учет. В творческих союзах кишмя кишели осведомители. Особые «надзирающие» бюро следили за книжным рынком. Из них рукописи направлялись на рецензию «партийным товарищам». Именно в те времена полуинтеллигенты из ЧК впервые выступили в роли «искусствоведов в штатском». Одновременно с расправами над инакомыслящими в ЧК еще при Дзержинском и Урицком стали приручать интеллигенцию, в первую очередь творческую. Но приручали главным образом звезд, всемирно известных. Негласный «Филиал Союза писателей СССР на Лубянке», действующий до сих пор, выдал на-гора целые тома с описанием трогательной заботы чекистов тех лет о Есенине и Маяковском, о Горьком и Мейерхольде, о Булгакове и Шолохове. Не стесняясь, пишут о том, как обложили их агентами, как использовали Маяковского и других «бардов революции», для того чтобы вербовать известных западных писателей, художников, артистов, кинорежиссеров…

Они держали бунтарей и диссидентов того времени на коротком поводке. Но едва лишь им стоило выйти из повиновения, тут же заводили на них дело, а то и инсценировали «самоубийство». Не буду повторяться, об этом много написано. Страшно поплатились те, кто уверовал в дружбу с «искусствоведами» с Лубянки.

Даже Максиму Горькому время от времени напоминали, из чьих рук он ест. После того как он публично выступил против высылки интеллигенции из России на «философских пароходах» и репрессий против оставшихся в СССР за их бортом, в передовице «Правды» «главному пролетарскому писателю» сделали весьма серьезное предупреждение: «Максим Горький – это наш больной зуб. Когда-то он прочно сидел в рабочей челюсти. Немало всякой духовной пищи пережевывал рабочий класс благодаря крепости этого зуба. Теперь этот зуб расшатался. Если можно будет его запломбировать – хорошо: он сослужит еще хорошую службу, если он безнадежно болен – надо вырвать».

Как только Горький посмел заявить, что «правда – бог свободного человека», он стал для большевиков опасен. В Кремле приговор ему уже был вынесен. Ждать его приведения в исполнение оставалось недолго. С Горьким, конечно, побоялись расправиться в расстрельном подвале – у него была мировая слава и огромный авторитет не только в России. Он вроде бы умер естественной смертью, хотя есть немало свидетельств, что его отравили приставленные к нему чекисты, не покидавшие ни на день даже его дом. Ас теми, кого за рубежом знали лишь понаслышке, если знали вообще, не церемонились. Полуинтеллигенты в чекистских кожанках «перевоспитывали» цвет русской интеллигенции на Соловках и в других лагерях ГУЛАГа, гноили гениальных ученых в своих «шарашках», забивали насмерть сапогами, как поэта Мандельштама. Зачем понадобились большевикам эти зверства?