Бывший Петербург, после начала Первой мировой войны ставший Петроградом, очень изменился. На его улицах стало меньше солдат гвардейских полков в их яркой форме, но появились другие люди – беженцы из западных губерний Российской империи, некоторые в страшном состоянии. Иногда встречались дезертиры, к Февральской революции их было уже довольно много. Все это – благоприятная питательная среда для преступности, рост которой отмечали современники.

Для кого-то война была тяжелым страданием, для кого-то – шансом. На улицах появились так называемые мародеры тыла, люди, сделавшие деньги на войне, и таких было немало. В основном они занимались контрабандой. Например, закупали в нейтральных странах немецкие медикаменты – до Первой мировой войны Германия была крупнейшим производителем лекарств, а в России их практически не было, – переправляли через границу и продавали здесь втридорога. Это были новые деньги – не только новые, но и не очень чистые. Можно себе представить, как люди, потерявшие своих близких, терпевшие различные лишения в годы войны, смотрели на этих новых богачей. Ощущение несправедливости подпитывало недовольство режимом.

У коррупционеров появилось новое поле для деятельности – призыв в армию. Люди, приезжавшие в Петроград из столиц других воюющих стран – из Лондона, Парижа, – были потрясены тем, как много мужчин призывного возраста, внешне вполне здоровых, гуляют по столице, какая веселая жизнь царит на центральных улицах этого города.

Важной чертой городского пейзажа стали «хвосты» – очереди перед магазинами, лавками, в основном перед булочными. Следующим поколениям жителей России это не показалось бы необычным, но тогда хвосты считались чем-то странным и вызывали особое раздражение. Говорили, что очереди стали фабриками по производству слухов – возбужденные люди на улице порой готовы были поверить самой невероятной молве.

Градус недовольства поддерживался и речами депутатов Государственной думы. Особенно современникам запомнилась речь лидера Конституционно-демократической партии Павла Милюкова, которую он произнес 1 ноября (14 ноября по новому стилю) 1916 года. Милюков обличал власть и каждый фрагмент своей речи заканчивал риторическим вопросом: «Что это – глупость или измена?» Большинство современников Милюкова как в Думе, так и за ее пределами выбирали второй вариант. Ощущение измены подтачивало режим.

Некоторые депутаты Государственной думы поднимали планку осуждения еще выше. Александр Федорович Керенский, лидер фракции трудовиков, назвал режим оккупационным и фактически призвал к его свержению, даже физическому уничтожению его высших представителей. От ареста Керенского уберегла только депутатская неприкосновенность.

Обличали власть не только традиционные оппозиционеры. Близкие к режиму политики, такие как Владимир Пуришкевич, лидер правых, выступали с зажигательными речами, которые отражали настроения многих современников. Даже самые лояльные монархисты к этому моменту перестали быть опорой режима, они просто не могли его поддерживать.

Очередь у продовольственного магазина в Петрограде. 1917 год

Вот в такой атмосфере и началась Российская революция. Чаще всего историки называют дату 23 февраля по старому стилю – речь идет о забастовках на Выборгской стороне Петрограда. Есть и другая точка зрения, когда революцию отсчитывают от выступления Милюкова. Некоторые историки напоминают, что огромный Путиловский завод бастовал за несколько дней до стачки на Выборгской стороне, и реакция властей была достаточно жесткой: был объявлен локаут, то есть предприятие фактически приостановило работу. Путиловский – гигантский завод, забастовка затронула десятки тысяч рабочих, но все-таки он находился на окраине. А Выборгская сторона – это, во-первых, необычайно развитый индустриальный район города с огромной концентрацией промышленных предприятий и рабочей силы. Во-вторых, он в двух шагах от центра – достаточно пересечь Неву по Литейному мосту, и вот уже вокруг правительственные здания, недалеко Государственная дума, особняки, доходные комфортабельные дома.