Говорила наша няня все это вроде тихо и спокойно, но от тембра и интонаций в ее голосе аж мороз по позвоночнику шел. Сразу напомнила мне тетю Дилю. Вот никак не татарка, а похожи по воспроизводимому на людей эффекту как сестры родные…

– Вы мне не указывайте, – заявила Ирина Леонидовна совсем уж неуверенно и, не найдя поддержки во взглядах никого из окружающих, устремилась к подъезду, гордо вздернув подбородок.

Н-да! Печаль. Похоже, отношения с соседкой совсем испорчены. Я обернулся, все еще расстроенный произошедшим, и искренне поблагодарил Валентину Никаноровну за поддержку.

– Ну что вы, Павел, все в порядке. Извините меня, что вмешалась, но эту особу нужно было привести в чувство, пока она детей не напугала. А вам это делать было совершенно не с руки. Вы молодец, что сдержались. С женщиной должна по возможности разбираться женщина. К тому же вы существенно моложе ее. Начни вы с ней спорить, оказались бы в заведомо проигрышной позиции.

– Согласен с вами и еще раз спасибо, – благодарно кивнул я.

Осознал, что проникаюсь уважением к нашей няне все больше и больше. Ну, Виктория Францевна, чувствую, еще не раз буду поминать вас добрым словом за такую рекомендацию.

Валентина Никаноровна кивнула мне и спокойно пошла с пацанами на горку, словно ничего и не произошло только что. Родька держал для моих пацанов всегда место в очереди. А я встретился взглядом с Загитом. Он стоял с виду совершенно невозмутимый, только в глазах черти плясали.

– Во дает наша няня, – тихонько сказал, подойдя к нему, – и, главное, никаких повышенных тонов, ни одного грубого слова…

– Ну как ни одного, а «голубушка»? – ухмыльнулся Загит.

Посмотрел на него с недоумением.

– Ты просто с ней редко общаешься, – начал мне объяснять тесть, – имей в виду, если она называет кого-то «голубчиком» или «голубушкой», значит, ругается, причем сильно. Слышал я пару ее телефонных разговоров как-то… Я же с ней чаще дело имею, когда с детьми помогаю, уже выучил ее выражения. А вообще, золотая женщина, тут не поспоришь… И характер – кремень.

***

Москва. Квартира Мещерякова.

Чара стоял перед шефом и рассказывал, эмоционально размахивая руками:

– Да не знает Дружинина о нас ничего. Вот вы видели когда-нибудь индюка в деревне?

– К чему ты это? – недоумённо спросил у него Мещеряков.

– Вот эта баба очень похожа на такого хорошо откормленного породистого индюка. Ходит с таким самодовольным видом, как будто она царь земли. Лезет в любое дело, касается её оно, не касается, но сугубо для того, чтобы поскандалить, и кого-нибудь припереть к стенке. Я так понял, чисто для развлечения. Она прёт как танк, не стесняясь наматывать чужие кишки на гусеницы. Она ничего не копает против нас, она просто каждый день получает огромное удовольствие от того, что делает максимальное количество людей вокруг несчастными.

Мещеряков смотрел на Чару с удивлением.

– Не знал, что ты способен так гладко описывать самодуров. Но да, хотелось бы, чтобы сказанное тобой было верно. Удалось просмотреть ее бумаги?

– Конечно. Вот, кстати, ещё признаки, что она ничего не опасается. Один из ящиков стола можно запереть на ключ. Но она никогда его не запирает. Я каждый вечер после того, как она уходит, дожидаюсь, когда из окна вижу, как она проходит проходную, и перелопачиваю всё, что у неё есть и в столе, и в шкафах. Мало ли что написала и положила, пока я бегаю по её поручениям по всему заводу.

– А что за поручения? – спросил его Мещеряков.

– В основном совершенно бестолковые, – махнул рукой Чара. – Ношу различные бумажки, которые того не стоят, с места на место. А, и первым делом отправила меня обнюхивать рабочих с утра на проходную. Не пахнет ли от кого-то спиртным?