– Нет, ты мне не друг!

На ней было изящное платье из набивного зеленого ситца, сшитое специально к Неделе скачек.

Неделя скачек была высшей точкой общественной жизни Чарльстона. Урожай риса собрали, высушили, обмолотили, продали и отправили покупателям; негры, которым была вручена ежегодная новая одежда, наслаждались Рождеством. Семьи плантаторов перебрались в город, где по утрам занимались сплетнями по поводу немногих событий предыдущей ночи и предвкушали то, что произойдет предстоящим вечером. Щегольские экипажи – и новые, и отремонтированные, и выглядящие как новые старые – ехали по дорогам, делая большую петлю по Ист-Бэй, вверх по Митинг-стрит и снова по Ист-Бэй. Туалеты по последней парижской моде, заимствованные у лондонских портных и сшитые вольными черными швеями, демонстрировались на балах в Жокейском клубе и Обществе святой Сесилии. Экскурсанты-янки глазели на огромные городские особняки, толпы негров, великолепных скаковых лошадей и первых красавиц Юга.

Клео ворвалась в спальню Розмари, сжимая руки.

– Мисси, там вас хотят видеть!

– Я сейчас спущусь. Проводи джентльмена в гостиную.

– Он не… Мисси, он ожидает во дворе. Он… он не джентльмен.

Клео поджала губы.

Вишневые панели в комнатах для приема гостей в городском доме Лэнгстона Батлера в стиле греческого Возрождения были покрыты лаком, а мраморные камины украшены резьбой. Весь второй этаж здания опоясывала тенистая веранда.

На задней стороне дома находилась лестница для слуг: узкая, крутая, с некрашеными перилами. Вверх по ступеням слуги носили суповые миски и тарелки для официальных обедов и тяжелые тюки свежего белья; вниз спускались грязные простыни, наволочки и скатерти. С особой осторожностью слуги несли по лестнице ночные горшки членов семьи.

В течение этого сезона о Батлерах заботились только пятнадцать броутонских слуг. Дядюшка Соломон, Клео, Геркулес, Сьюди и повариха жили в отдельных комнатах над кухней; остальные слуги спали в тесных каморках на чердаке конюшни.

В обычные дни двор представлял собой улей, обитатели которого мыли, стирали, чистили стойла, ухаживали за лошадьми, но сегодня Джиро участвовал в двухчасовом забеге, и все были на скачках.

– Ау? – позвала Розмари.

Из конюшни пахло мазью для колес, притиранием для копыт и навозом. Лошади с любопытством подняли головы над стойлами.

Пришедший с визитом к Розмари мужчина так сильно сжал свой пакет, что даже помял его.

– Тунис? Тунис Бонно?

Как и его отец Томас, Тунис добывал зверя и рыбу на продажу, но в то время он служил лоцманом в компании «Хейнз и сын». Розмари знала его в лицо, хотя никогда с ним не разговаривала.

– Тунис Бонно… Помнится, вы недавно женились?

– Да, мэм. В прошлом сентябре. Моя Руфь – старшая дочь преподобного Прескотта.

Очки в проволочной оправе и торжественное выражение лица делали Туниса точной копией учителя-пуританина. Его одежда была опрятной, выглаженной и источала легкий запах мыла со щелоком.

– Вот, просили вам передать…

Бонно подал Розмари пакет и повернулся, с тем чтобы уйти.

– Пожалуйста, Тунис, подождите. Здесь нет визитной карточки. Кто это прислал?

Из развязавшегося пакета выглядывал внушительных размеров желтый шарф с элегантной черной бахромой по краям.

– Боже мой! Какая великолепная шаль!

– Да, мисс.

Накинув шелк на плечи, девушка почувствовала его ласковое прикосновение и – одновременно – какое-то смутное беспокойство.

– Тунис, кто прислал ее мне?

– Мисс Розмари, я не хотел бы неприятностей от господина Лэнгстона…

– Это… не Эндрю Раванель?

– Нет, не Эндрю Раванель, вовсе не он.