– Но сыновей только двое, – отрезала Констанция Фишер, – и один из них, возможно, умирает от пулевого ранения.

Элизабет Батлер поднесла руку к губам.

– Ретт в таверне мистера Тернера, – прошептала она. – Он должен там быть.

Услышав стук копыт, Розмари подбежала к окну и распахнула его. Сырой воздух ворвался в дом. Поднявшись на цыпочки, девочка высунулась наружу.

– Это Текумсе! – закричала она. – Его галоп я узнаю где угодно. Слушай, мама! На дорожке Ретт! Это он! Это Текумсе!

Девочка бросилась вон из комнаты, сломя голову сбежала с лестницы, промчалась мимо отцовского кабинета и выбежала на подковообразную подъездную дорожку, где ее брат останавливал взмыленную лошадь. Улыбающийся Соломон взял лошадь под уздцы.

– Приветствую вас дома, масса Ретт, – сказал он. – Все цветные вас приветствуют.

Молодой человек соскочил с лошади и подхватил сестренку, обняв ее так сильно, что у той перехватило дыхание.

– Извини, моя маленькая, что напугал тебя. Вовсе не хотел этого.

– Ты ранен, Ретт!

Его левый рукав был пуст. Рука висела на перевязи под черным сюртуком.

– Пуля не задела кость. У реки на рассвете ветер налетает порывами. Уотлинг не принял это в расчет.

– О Ретт, как я боялась. Что бы я делала, если бы потеряла тебя?

– Ты не потеряла меня, детка. Только хорошие умирают молодыми.

Отодвинув ее от себя на расстояние вытянутой руки, он смотрел на сестру так, как если бы впитывал ее образ, запечатлевая его навсегда в своей памяти. Черные глаза Ретта были очень печальными.

– Пойдем со мною, Розмари, – сказал он, и на безумный миг Розмари показалось: вот-вот они с Реттом оставят этот безрадостный дом и она, убегая вместе с братом на Текумсе, помашет на прощание рукой.

Вслед за братом она вышла на длинную пустую площадку перед домом. Обняв ее здоровой рукой, Ретт повернул сестру лицом к полям: перед ними расстилался весь их мир. На освещенных солнцем рисовых полях, поделенных на прямоугольные лоскуты, бригады работников разбрасывали известковую глину мергель и в такт своим движениям пели. Слов не было слышно, но в мелодии чувствовалась какая-то светлая печаль. Полоса разлившейся реки Эшли отделялась от полей Броутонской дамбой; по этой дамбе мчался, поворачивая к восточному полю и дому Исайи Уотлинга, всадник.

– Плохая новость седлает самого быстрого коня, – тихо проговорил Ретт. – И, помолчав, добавил: – Никогда не забуду, как здесь красиво.

– Значит, он… Шэд Уотлинг…

– Да, – сказал Ретт.

– И потому ты такой печальный? – спросила Розмари. – Он ведь был задирой. Не нужно о нем грустить.

Ретт улыбнулся.

– Какое же ты удивительное существо!

Миссис Батлер с гостями ожидала их в гостиной. Увидев пустой рукав Ретта, она глубоко вздохнула, и глаза ее закатились. Помогая ей сесть на диван, Джулиан шептал: «Мамочка, дорогая, пожалуйста!»

Евлалия с округлившимися глазами скрипучим от страха голосом спросила:

– А Франклин?

– Ваш Франклин, мадам, в полном – за исключением его фляжки – порядке. Доброму доктору не хватает храбрости для такого дела.

В дверях кабинета выросла фигура Лэнгстона Батлера с гроссбухом в руке. Прошествовав через комнату к полкам, он поставил книгу на место и, повернувшись, увидел старшего сына.

– А, непутевый, только тебя не хватало.

Затем мистер Батлер взял семейную Библию и открыл те ее страницы, куда, начиная с 1607 года, вносились даты рождения, женитьбы и смерти Батлеров. Из кармана жилета он достал серебряный перочинный ножик, чтобы очинить гусиное перо. Затем прислонил перо к лакированной ореховой подставке, а когда расщеплял кончик, то надавил так сильно, что поцарапал дерево.