Дверь была дешёвой, но все же — металл, пусть и тонкий. Мне всего-то осталось выбить язык замка из лузы и дело встало. Представил — ей больно там. И кот, поддавая жару, уже не орёт, а просто воет. Была не была. Напрягся, надавливаясь на лом, что есть силы, до ломоты в мыщцах, так сильно, что кажется — того и гляди вывернет суставы. И получилось, сдался замок, хрустнул напоследок, высыпал половину деталей на пол, и открылся. 

Я дверь на себя потянул и вошёл. Сначала замер на мгновение, все же, ворвался в чужую квартиру. Огляделся. Полумрак, свет горит только на кухне. Пусто почти, словно квартира появилась, а деньги на мебель — нет. Хотя, наверное, так и есть. 

— Ма-а-а-у! — громогласно завопил кот. 

Глянул на него — шерсть дыбом, хвост трубой, глаза в полумраке блестят. Думал накинется сейчас на меня, но нет, ждёт. 

— Веди, — попросил я. 

И он — повёл. В единственную комнату. В ней темно. Нашарил на стене выключатель, щёлкнул, вспыхнула не люстра, нет — лампочка, что с провода свисала. И я увидел Полину. Лежит на полу, свернувшись калачиком. Так и не скажешь, что беременная. К ней бросился, к себе лицом повернул, бледная, как смерть, но дышит, без сознания просто. Застонала едва  слышно. Живот беременный на месте. 

Можно было вызвать скорую. Но это — долго. Одеяло сдернул с кровати, начал аккуратно в него Полину заворачивать. Нечаянно коснулся живота. Потом осмелел и опустил на него ладонь полностью. И это решило все. Ребёнок умирал. Не будет здоровый благополучный младенец биться так, словно пытается вырваться наружу всеми доступными и недоступными способами. Ему там внутри было чертовски плохо. Живот просто выгибало в разные стороны. 

Быстро подхватил на руки свою ношу и бегом к дверям. 

— Дверь не запирается, — сказал коту. — Тут будь, никуда не уходи! 

А воровать у Полины кроме кучи горшков с цветами и кота больше и нечего. Я боялся трясти Полину по лестнице, пришлось ждать лифт. Это ещё несколько секунд. В машине быстро устраиваю её на сиденье, пристегиваю, снова касаясь живота. Трогать живот мне страшно, вдруг ребёнок не шевелится там больше? Шевелится, просто слабее. Жму на газ. Полина в себя приходит, на меня смотрит, словно не понимая, что происходит. 

— Кирилл?

— В больницу едем, маленькая. 

Не плачет. Руки к животу прижимает. Молчит. Глаза закрыла, губы шевелятся, что-то шепчет безостановочно. Я телефон достаю, нажимаю вызов. 

— Готовьте врачей! — кричу я. — Быстро, через несколько минут подъеду! 

— Но мы не принимаем рожениц так, — недоуменно отвечают мне. — Только по направлению. 

— Какого, — тут я выражаюсь весьма некорректно, — я в вашу богадельню тогда столько денег вбухал? 

— А вы кто? — Осторожно спрашивает женщина. 

— Кирилл Доронин! 

— Сейчас направлю врачей в приёмное отделение. 

Нас уже ждали. Я бегу с Полиной на руках, навстречу уже катят носилки. Переложил. Полинка не тяжёлая совсем, пусть и беременная. В руку мне вцепилась, не отпускает. Бледная, только глаза в половину лица. 

— Документы? — спрашивают у меня. 

— Какие, черт, документы, она же умрёт сейчас! 

Катят в операционную сразу. Суетятся. Слова очень страшные — отслойка плаценты, острая гипоксия плода. Снимают с неё одежду, ощупывают живот. Про меня словно забыли. Или у них просто — если обставил реанимацию новым оборудованием, то все можно. Меня не гонят, я просто стою в сторонке и наблюдаю эту бешеную суету. Смотрю на Полькин живот. Как будто ещё меньше стал, чем был. Не шевелится больше, а ведь недавно просто выгибало его изнутри. На простыни, которая постелена на операционный стол красные пятна. Из Полины течёт кровь, и мне кажется, что врачи работают слишком медленно.