Дежурный врач, который упустил ее, упорно молчит. И закрадывается подозрение, что ему заплатили за это.

С трудом, но я все же добился, чтобы мне позволили поговорить с ним наедине. И вот мы сидим с Яковом Пашкевичем друг напротив друга, словно не в кабинете заведующего закрылись, а в камере для допроса.

- Вы понимаете, что вина за исчезновение пациентки лежит на вас? – пытаюсь говорить холодно и убедительно, когда внутри бушует пожар. - И вам придется ответить перед законом, - сгущаю краски.

- На меня не подействуют ваши угрозы, - устало отзывается врач и крутит шариковую ручку между пальцами. – Обвиняйте, в чем хотите. Я буду стоять на своем: понятия не имею, куда направилась пациентка Левицкая. Да, не досмотрел. Готов понести наказание, - хмыкает он.

Тяжело выдыхаю, стараясь держать себя в руках.

- Сколько бы вам не заплатили за побег Левицкой, я… - выдерживаю паузу, - …дам больше. Просто назовите сумму. Вы прекрасно знаете, что в этом кабинете нет видеокамеры, - демонстративно окидываю взглядом помещение. – Решим вопрос здесь и сейчас. И вы свободны. Абсолютно, - намекаю, что дело будет закрыто. Не лгу – я смогу договориться с органами.

- Вынужден вас огорчить, но не все в этой жизни покупается и продается, - спокойно тянет Пашкевич и мгновенно выводит меня из равновесия.

Бью руками об стол и подскакиваю с места. Упираюсь в деревянную поверхность кулаками, подаюсь ближе к Пашкевичу, нависая над ним, и выговариваю жестко и четко:

- Вы давали клятву спасать людей. Какого черта тогда здоровье гробите? Отпустили Левицкую после операции, - кровь в жилах стынет от осознания того, что Мика сейчас бродит где-то по Кракову слабая и беззащитная. - Неизвестно, где она и что с ней случилось за стенами клиники.

- Все с ней в порядке, - гинеколог исподлобья смотрит на меня. С неприкрытой ненавистью.

- Где она? – повышаю голос.

- Там, где вы ее не достанете. Не тратьте силы и время, - раздражает меня он.

- Буду тратить! Пока не найду, - мой тон звучит угрожающе.

- Оставьте девочку в покое! – не выдерживает врач и тоже поднимается.

- Не могу я, - признаюсь обреченно.

- Думаете, скрыли записи из истории болезни вместе с Каминским – и все вам с рук сойдет? – злится Пашкевич, а я понятия не имею, о чем он говорит. – Рано или поздно общественности станет известно, что вы творите. Закон бумеранга никто не отменял. А теперь идите к дьяволу вместе со своими угрозами и деньгами! 

- О каких записях идет речь? Что на самом деле произошло с Микой? – хрипло спрашиваю.

Но доктор игнорирует меня. Разворачивается и широкими, размашистыми шагами следует на выход.

- Пожалуйста, - прошу тихо. – Помогите мне, - умолкаю на доли секунды, чтобы потом выпалить честно: - Я люблю ее.

Пашкевич замирает у двери, а его ладонь остается лежать на ручке, не поворачивая ее.

- Как сестру? - уточняет, не глядя на меня. 

Едва не взрываюсь. Как же достали все тыкать нас этими мнимыми родственными узами! Чужие мы по крови! 

- Мы неродные, у меня есть доказательства, - объясняю поспешно, лишь бы доктор не ушел. - Поможете мне? Нам обоим? 

- Не думаю, что это хорошая идея. Отпустите ее, если любите, - поучительно выдает. А сам явно сомневается. Медлит, не торопится покинуть кабинет.

- Я не вру, - продолжаю я, мысленно молясь, чтобы врач мне поверил. – Я землю рыть готов, лишь бы найти ее. Но пока даже не знаю, в каком направлении это делать. Мика чужая в Польше. Совсем одна здесь. Без денег, без друзей. Я не желаю ей зла. Наоборот, уберечь хочу.

Врач оглядывается, изучает меня, будто решая, можно ли мне доверять.