Насколько мне известно, он майор.

Бросаю взгляд на безымянный палец правой руки. Неженат.

Но собственно, этого можно было и не делать. По состоянии квартиры понятно, что женщины если у него и бывают, то ненадолго. Не то, чтобы у него грязно. Скорее просто, по—мужски строго и без уюта, который обычно можно прочесть в мелочах. Магнитах на холодильнике, например, или цветах на подоконнике. У Максима же на подоконнике вместо них красуется начатая бутылка коньяка.

Которую он как раз и берет. Ставит на стол, и опускает передо мной рюмку.

– Пей, – наполнив её, протягивает мне.

– Я не пью такое, – отталкиваю, брезгливо морщась от одного запаха.

– Сегодня сам Бог велел! Давай—давай, день рождения у тебя, или нет?

Недоверчиво покосившись на нависшего сверху мужчину, сдаюсь и забираю рюмку.

Я планировала отметить день рождения шампанским, но звезды сегодня сложились иначе. Как говорится, выбирать не приходится.

– А ты? Не одной же мне пить.

– А я чуть позже присоединюсь. Сначала надо один вопрос решить.

Он снова садится на стул и многозначительно кивает мне на рюмку.

Эх, ладно. Всё равно внутри такая пустота, что её чем—то хочется заполнить.

Набрав в легкие побольше воздуха, задерживаю дыхание и опрокидываю в себя алкоголь. Трахею мгновенно обжигает, легкие, как будто горят. Открыв рот, хватаю воздух, а Максим удовлетворенно ухмыляется.

Наколов на вилку остывший пельмень, шустро отправляю его в рот.

Ужас какой. С непривычки в уголках глаз собираются слезы, а желудок словно горит изнутри.

– Как ты это пьешь? – обретя способность говорить, с ужасом смотрю на бутылку.

– Когда после работы голова трещит по швам от усталости и напряжения, лекарство очень даже подходящее.

– Подходящее лекарство – это сон. Травить себя последнее дело.

Все еще морщась, съедаю еще один пельмень. Не знаю уж от голода или нервов, но коньяк действует практически молниеносно.

В груди разливается приятное тепло, и усиливается аппетит.

– Ой, – едва не подскакиваю со стула, когда моей ноги вдруг касается что—то мокрое.

Нос, понимаю спустя секунду.

– Бас, место, – командует Максим.

Пес, недовольно рыкнув, ложится у наших ног.

Огромный такой, я его панически испугалась, когда он в подъезде начал меня обнюхивать, а сейчас вроде уже и не кажется слишком страшным.

Глаза у него добрые.

– Можно? – спрашиваю, протягивая руку.

– Можно. Это он с виду такой устрашающий. А если за холкой почешете, и меня продаст.

Положив ладонь псу на голову, осторожно его глажу.

– Хороший. А почему Бас?

Мужчина ухмыляется.

– Бас, голос.

Секунда, и я снова вздрагиваю. На этот раз от низкого и оглушительного однократного лая.

– Все—все, поняла, объяснять больше не нужно, – умоляюще вскидываю руки. – Какой ты громкий парень.

Успокоившись, этот парень, вероятно довольный вниманием к себе, встает на лапы и кладет морду мне на колени.

– Ну вот, я же сказал, – шлепает его по бедру Максим, – иди уже, Казанова.

Нехотя выдохнув носом, пес вместо того, чтобы сделать, как было велено, виляет хвостом и игриво хлопает глазами.

– По—моему, он не слишком тебя боится, – замечаю с улыбкой.

– Так, а чего ему бояться? Жрать даю, выгуливаю. Работу он свою выполняет исправно. А дома уже расслабляется.

– Работу? Он с тобой работает?

– Да. Помогает по службе. Еще? – кивает на бутылку.

– Ой, нет. У меня есть два состояния опьянения. Первое – когда после пары бокалов хочется петь и танцевать, а второе – отключиться и спать. И грань между первым и вторым очень тонкая. А ты точно не захочешь, чтобы я здесь у тебя уснула.

– Да мне—то что? Спи сколько хочешь, – ухмыляется мужчина.