Ещё раз смотрю на "фруктовую картину" и прыскаю со смеху, когда до меня доходит её намёк.

– Тося-я-я, – подвываю я, – ты невозможная-я-я.

– Конечно. Так что? Ай, подожди! – отнимает у меня из рук нож, подаёт другой. Огромный, с зазубренным лезвием. – Держи! Это лучший «скальпель» в моём доме.

– Тося, я не могу-у-у, – держусь за живот от смеха.

– Да, ты права. Для храбрости нужно накатить. Держи, – всовывает мне в руки стакан. – Не чокаясь. Это ж дезинфекция.

А потом мы хладнокровно расчленяем банан, киви Тоська предлагает раздавить тапком, но до этого мы успеваем сделать несколько кровожадных фото этой инсталляции, втыкая в банан нож и поливая его кетчупом.

Ржём, плачем, ругаем матом всех мужиков и моего Витю в частности. Тоська вспоминает ещё и своего бывшего, заодно достаётся и будущему, и всему сильному полу в целом.

К концу этой вакханалии анестезии в нас плещется уже более чем достаточно.

Мы с Тоськой сидим на полу, на мягком ковре, вокруг нас тарелки, стаканы, коробка конфет.

В какой-то момент вдруг наступает тишина. Вот такая неожиданная пауза, которая резко разбивает всю лёгкость и весёлость этого вечера. Бетонная плита придавливает меня с новой силой. Возвращается боль, неуверенность, сомнения, терзания.

– Тось, что мне делать? – спрашиваю обречённо. – Я же без него не умею…

Слёзы тут же обжигают глаза.

– Жить, подруга, – тяжело вздыхает Тося. – Просто жить. Как все. Не ты первая, не ты последняя. Тяжело, больно, но надо. Встала и пошла. Ты думаешь, мне легко было? Тебе напомнить?

– Не надо. Я вообще не знаю, как ты такое выдержала.

– А у меня вариантов не было. На руках Мишаня был. Себя не жалко было, а вот его очень.

Мишаня – это сын Тони. Я не знаю всех подробностей истории, но понимаю, что у неё своя тяжёлая трагедия в прошлом. Мишенька сейчас с мамой Тони в деревне. Ему три года, он бесподобный малыш, и Тоська очень переживает, что проводит мало времени с сыном, но мать у неё уже на пенсии, а семье как-то надо выживать. Вот и пришлось ей устроиться на работу в городе, а сына она видит только на выходных.

– У тебя хоть Мишаня есть, а у меня никого, – слёзы текут быстрее. – Мама на другом конце света, да мы с ней и созваниваемся-то пару раз в год на дни рождения, папы не стало три года назад, а больше никого и не осталось. Спасибо, хоть ты у меня есть.

Обнимаемся с подругой, ревём вместе.

– Вот именно, Мир, я у тебя есть, а ты у меня. А это уже неплохо. А Витя твой… Чудак на букву “М” твой Витя. И, мне кажется, он ещё приползёт к тебе на коленях прощения просить.

– Не, не приползёт, – качаю головой. – Если бы ты видела, как он сегодня бежал следом за своей Ренаточкой. Как верный пёсик, – кривлюсь от отвращения.

Такая злость берёт! Вот почему так? Мне иной раз и слова нельзя было сказать, я сразу получала порцию концентрированного раздражения, а этой шалашовке он хвосты заносит. Почему? Что она такого ему дала?

Или, в том и соль, что пока ещё не дала? Неужели же так хочется? Так чешется в одном месте, что ради сомнительного удовольствия можно профукать семью и верный тыл?

Я не знаю, мне не понять этого никогда.

Интересно, где он сейчас? С ней?

Чёрт! Почему так больно от этой мысли?

– Мир, – зовёт Тося.

– Чего, – всхлипываю я.

– А давай споём! Всем чертям назло!

– А давай!

И Тоська затягивает: “Ой калина-а-а, ой малина-а-а…”

Я подхватываю. Мы завываем, как мартовские кошки.

А потом раздаётся звонок в дверь…

9. Глава 9. Любить больно...

– Кого это принесло? – смотрю на Тосю, она у меня почему-то расплывается перед глазами.