Муж стоит в одних трусах в обтяжку, они четко дают понять, “он рад меня видеть”.

- А я тебе завтрак готовлю, чтобы вкусно, полезно.

Он кидает на меня взгляд, как будто я какая-то прокаженная. Осматриваю себя, вроде не испачкалась.

- Илья, что снова не так?

- Все бабы - непроходимые дуры. Мне твой полезный завтрак в триста лет не нужен, я же не в санатории и не в больнице. Мне страсть нужна, секс по три раза в день, - хлопает себя в области паха.

Я никогда не отказывала мужу в близости. Плохое самочувствие, адский недосып с детьми не были причиной. И бревном старалась не лежать, может, я плохо стараюсь, надо кричать как в фильмах для взрослых. Потом поняла, что мое тело во весь голос кричит, что-то не так: то ногу судорогой сведет, то спину защемит прям в самый ответственный момент.

- Кать, а на столе у нас никогда не было, - подмигивает.

Илья подходит к столу, где я уже поставила приборы, тарелки. Старалась же

Одним махом все летит на пол. Сервировочные тарелки разлетаются осколками.

- Милая, я такой с утра неуклюжий, - с издевкой цедит.

У меня внутри все оборвалось. Я давно замечаю, что какая-то ерунда творится, то оскорбление “случайно” пролетит, то унизит, иногда прилюдно.

- И что это значит? - смотрю на него исподлобья, если подойдет ближе - огрею сковородой.

- Это прелюдия такая. Ты сейчас на колени станешь, осколки поднимать, а я к тебе пристроюсь, - облизывает языком краешек губы.

- Больше тебе ничего не завернуть? И убирать твое свинство я не буду, подхожу к мойке, к углу стоят щетка и совок. Швыряю их мужу.

- Ага, характер включила. А я думал, что ты мямля. Мне женщина нужна, а ты прислуга! - сначала рычит, потом меняет тон, как будто сообщает мне обыденную новость.

“Я прислуга” “Я баба с саженцами” А ведь он прав, как бы больно не было в этом признаваться. Я положила свою жизнь на семейный алтарь. Да нет, вру.

Я с детства мечтала иметь большую семью, много детей. Кухню с клетчатыми шторами, блинами и вишневым компотом на столе. В этом и есть вся я. И почему мне за это должно быть стыдно?

Илье кто-то звонит, он смотрит в трубку, потом на меня, ухмыляется и выходит.

Что-то мне подсказывает, что это звонят не по работе.

- Твою мать, Катя! когда ты перестанешь свои вещи бросать! - орет из зала.

Бегу на крик. Илья зажимает трубку ухом, в руке держит мои очки. Вернее, то, что от них осталось.

- Какого они валяются?

- Ты их вчера вечером брал, когда что-то в пальце иголкой ковырял, - внутри плещется обида. Это мои любимые очки. У меня широкая переносица, поэтому оправу, которая будет сидеть хорошо, найти сложно.

- Могла бы потом убрать. - Кладет обломки на журнальный столик.

Ремонту не подлежат. Или...Ищу по тумбочкам суперклей, где-то должен быть тюбик. Нашла, в прошлый раз я рамку для фото клеила, после того как мальчишки в нее грузовиком кинули.
Клею аккуратно, все равно все пальцы слипаются. Очки вроде теперь “как бы целые”, но если присмотреться, то немного кривоваты. Надеваю, на миллиметр сдвинулся оптический центр, из-за чего картинка плывет.

- Кать, ну, прости. Ты меня сегодня с утра вывела. Я виноват. С меня новые очки, рецепт остался? - не вижу, чтобы муж сильно раскаивался, но все равно это шаг ко мне навстречу.

- Я сама куплю, - бурчу под нос, верчу в руках кривули.

- Пусть это будет от меня подарок. Не знаю, что со мной, встал не с той ноги, - вроде извиняется, но нет раскаяния.

Снова ныряет в телефон, кому-то улыбаются, пальцы быстро бегают по кнопкам. На него это не похоже, с того момента ,как придумали голосовые сообщения - Илья пользуется только ими.