И ради чего? Кого?

Ей на вид может двадцать пять. Бесспорно горяча, молода и красива, в отличие от уставшей жены. Жена ведь, она, так… Старый халат на вешалке, а хочется, видимо, новый розовенький пеньюар.

И ведь без доли сожаления и раскаяния, глядя в глаза лгал. Сеял свой обман в попытке сделать из меня абсолютную дуру, и зарывая себя еще глубже в эту грязь и подлость.

От этой мерзости, в прямом смысле, тошнит, а тело знобит от этих ощущений. Сейчас все его прикосновения, как вчера по приходу домой обнимал, целовал, вызывают стойкое желание помыться. Стереть кожу в кровь лишь бы не чувствовать этого.

Лифт останавливается, и я пулей вылетаю из закрытого пространства, не обращая внимания на собственные слезы. Широко раскрываю дверь, вдыхая свежий воздух улицы в попытке унять тахикардию и пульс.

Мне необходимо хотя бы две минуты слабости, чтобы взять себя в руки, собраться. Потому что если я не избавлюсь от этих переполняющих эмоций, догадываюсь, что они сами меня уничтожат.

Телефон в сумке вибрирует, я слышу, но не спешу, размеренно вдыхая кислород. А когда достаю, думаю, что это водитель такси, правда, это оказывается сын.

И теперь я смотрю на экран, не представляя, как расскажу взрослому, уважающему этого человека парню, что его пример для подражания в миг превратился в натурального обычного кобеля.

Ян, хоть и не живет с нами, но принципы этого характерного мальчика с того возраста, как он под стол ходить начал, непоколебимы. А сейчас его картина мира претерпит изменения, и если честно, я даже не скажу, что буду против правого хука, который приземлится на лицо Германа от нашего сына. Более того, я и не против, в придачу, левого.

Пока я раздумываю отвечать или нет, замечаю как во двор наконец въезжает мое такси. Только аккурат в этот момент двери подъезда с громким ударом распахиваются и оглянувшись назад, я вижу растрепанного мужа.

Тут же шагаю к машине, преграждая ей дорогу, и еще до полной остановки автомобиля запрыгиваю внутрь.

— Едем, едем! Скорее! — прошу водителя, а он не понимая ситуацию, спустя короткую заминку все же жмет на газ.

Герман пытается остановить автомобиль. Бьет ладонями по стеклу, а я жму на кнопку блокировки дверей.

— Илона! Постой! Давай поговорим! — дергает ручку, ускоряясь вместе с машиной.

— Быстрее, пожалуйста, — снова обращаюсь к водителю, не спуская взгляда с того, кто отравил мою душу, но теперь уже нет места разговорам, Баринов.

Визуал Софии Павловой, 24 года

8. Глава 8. Герман

— Нам настал пиздец, — кричу в трубку, не сдерживая своих эмоций.

— Нам? — брат усмехается, слыша, как я почти что схожу с ума, — Или тебе?

— Я сейчас тебя ударю!

— Чисто теоретически, ты, конечно, можешь. Но физически ты далеко сейчас, чтобы конкретно в этот момент совершить физический акт в мою сторону, — если этот умник сейчас же не заткнется, то я слечу с катушек.

— Заткнись, — жестко прерываю его, — Ты поговорил с Илоной?

Мне плевать, что прохладный ветер забирается мне под футболку. Сейчас абсолютно на все плевать, голова активно работает, прокручивая с удвоенной силой шестеренки. Я должен найти гребанное оправдание, чтобы Илона меня простила. Я не могу просрать семью из-за левого траха.

— Как ты и просил.

— Тогда какого черта она приехала к Соне? Блядь, — я сажусь на бордюр, прикрывая глаза, — Она увидела меня полуголым в ее квартире. Я даже слова не мог сказать, стоял, как обосранный… Она кинула в меня ключи от машины и ушла.

— Брат, — голос Костяна становится серьезным, — Я предупреждал. Ты и правда обосрался. Гулять, когда ты холостой — это одно. Ты не чувствуешь тревоги, не боишься быть пойманным. Другое дело, когда у тебя семья.