- Они не хотят выходить, Ксюш джан, – шепчет, сжавшись в себя так, что становится еще ниже.

- Нора, очнись уже! – хватаю ее за покатые плечи и начинаю трясти. – Очнись, мать твою! Я детей своих хочу!

- Ксюша, родная, я их просила, ты же мне веришь? – Она виснет за отворотах длинного вязаного кардигана, который я накинула на себя перед выходом. – Просила! Чтобы вышли к тебе. Они напуганы, Ксюш. Винят во всём тебя...

- А ты?..

Молчит. Стоит, притупив взгляд.

- Нора... – повторяю, – А ты?

- Я не знаю...

- Что?

Руки устало свисают вдоль тела.

- Не знаю, Ксюша! Не знаю! Я запуталась!

Запуталась...

Смотрю ей в глаза. Внимательно. Она отводит взгляд. Закрывает лицо ладонями. Через секунду убирает их, удерживая щеки.

- Разве это правильно, Ксюша? – спрашивает так тихо, что, кажется, еще немного, и совсем замолчит. Но нет, она договаривает, вдумчиво, осторожно, сделав перед этим небольшую паузу. – То, что сейчас происходит. Разве, так должно происходить в семье?

- Скажи мне сама, Нор, – губы искривляются в горькой ухмылке, – что правильно, а что – нет. Правильно, что я все эти годы меняла себя, чтобы стать для вас своей, но так и не стала? Хотя, в этом мне некого винить, кроме себя...

- Не говори так, Ксюш. – Она испуганно раскрывает ресницы. Будто то, что я озвучила, привело её в ужас.

- А в чем я не права, Нора?

- Ты своя!

- Нет, Нор... – качаю головой.

- Ты моя сестра, Ксюша!

- А правильно, что твой отец подмял всех под себя? Прикрывал твоего брата, зная, что тот вел себя, как ничтожество! Твоя мама боится рта открыть против... Разве, так должно происходить в семье?

- Мы с мамой защитить тебя пытались!

- Хм, – зажимаю изо всех сил глаза. – И как? Получилось?.. Бог с ним...

Нора в беспомощном отчаянии сжимает кулаки. Не получилось. Только хуже стало. Но что она могла сделать?

- Нора, тебя же так подавили, что ты стала тенью, а не человеком!

- Почему ты это говоришь?

- Почему ты не работаешь, Нор? – знаю, что бью по больному, но иначе нельзя. – Я же помню, как ты мечтала после университета...

- Папа сказал... – прерывает меня она, но и сама не заканчивает фразу. Я знаю, что она имеет в виду.

- Папа сказал... – глубоко вдыхаю, повторив за ней. – Я не хочу стать такой же...

- Ты не станешь.

- Стану, Нор. Чуть не стала...

Чуть не стала...

Об этом я продолжаю думать даже после того, как ухожу ни с чем, оставив золовку на пороге их дома.

Даже когда завариваю себе горячий крепкий кофе, чтобы согреться и немного прийти в себя. Получается плохо – только тахикардию себе зарабатываю, запустив дозой кофеина и без того работающее на износ сердце.

Даже когда говорю с сестрой, которая писала и звонила мне со вчерашнего вечера. Конечно же, мама ей уже всё рассказала, и Лена изо всех сил пыталась донести до меня тупиковость моего решения.

Наверное, мне надо радоваться, что об измене мужа я узнала сейчас, а не через еще парочку десятилетий, когда моя воля была бы совершенно подавлена, маскируясь под женскую мудрость?

Из немого, нервного оцепенения меня вырывает дверной звонок. Короткий, неуверенный. На миг в груди зажигается надежда: это они, дети вернулись.

Или их привел Карен?

Но надежда быстро гаснет, уступая место логике – дети давно спят, о чем мне пришло сообщение на телефон от Норы. А у Карена есть свой ключ.

Со вторым звонком отрываюсь от невидимого постамента и открываю.

На пороге стоят Ира с Олей. За ними, заглядывая из-за спины, широко улыбаются Катя и Света. Вытянули руки в стороны, открывая взору пакеты, из которых торчат горлышки винных бутылок.