Провожаю папу, быстро беру то, за чем и возвращалась, и еду за детьми. Впереди меня ждет очень важный разговор, который я и так слишком долго откладывала.

***
- Ну, спрашивай. – Гера откидывается на спинку диванчика, пока официант забирает тарелки с остатками пиццы.

Я специально дождалась, пока они расправятся с пепперони, чтобы не портить им аппетит. И мой проницательный сын это понимает. – Ты же не просто так нас сюда привела?

- Я не могу просто так пригласить своих детей в кафе? – отшучиваюсь, откладывая чашку с американо на дне. Я его избегала месяц, чтобы не спровоцировать снова скачок давления. А сегодня не удержалась.

- В понедельник, мам? – Вика поднимает бровь, переплетая пальцы с братом. Они сидят напротив, плечом к плечу, как всегда – единым фронтом.

- Ваша правда. – Кофе однозначно был плохой идеей. И без того встревоженное предстоящим разговором сердце под дозой кофеина отстукивает на полную мощь.

- Ты про папу, да? – резко напрягается Гера, и от безмятежного спокойствия не остается следа. Он собран, сосредоточен. Напуган. В его глазах – не детская тревога, а что-то взрослое, почти мужское.

Киваю.

- Да, милый, – тянусь через стол, сжимаю его ладонь. – Про папу и про меня.

- Я не хочу слушать это разговор. – Вика резко качает головой, губы дрожат. – Давай поедем домой. Папа приедет, и...

- Он не приедет, Вика, - вдыхаю. - Мы разводимся.

Голос звучит тихо, но так, что сомнений не остается.

- Нет, мам, это неправда! – вскакивает Гера, выдергивая ладошку. – Вы же помирились!

- Нет, милый. Не мирились.

Дети замирают. Жду протестов, слез, криков – но вместо этого между ними пробегает молчаливый разговор. А потом Гера, по праву «старшего» брата, первым озвучивает слова.

- Ты его больше не любишь? – бросает он обвинением. – А он любит. Он дедушке сто раз говорил об этом.

В его тоне не вопрос, а приговор. Если папа любит, а мама – нет, значит, виновата она.

- Твой папа меня очень обидел, Гера. Обманул.

Дети расстроенно переглядываются.

- Ты же тоже нас обманула! Ты обещала, что папа не уйдет никуда от нас, а сама его выгнала... – сжимает кулаки. – Но ты же всегда нас учила, что нужно уметь прощать.

Восхищаюсь невольно его хваткой. Он бьет точно в цель — ведь это правда. Я сама вложила в него эти слова, а теперь сама же их нарушаю.

- Всё так, Гера. Я не сказала вам сразу правду. И видишь, как вам было потом больно? Мне тоже было очень больно. Дети... Он меня предал.... – Глубокий вдох. – Он не перестанет быть вашим папой, я не перестану быть вашей мамой. Но мы больше не можем оставаться мужем и женой...

- Мам, ты же сама всегда говорила, что надо уметь прощать! – выкрикивает в отчаянии мой сын.

- Я и сейчас так считаю, Гер. Я прощу. – глотаю ком в горле. – Когда-нибудь... Потому что очень тяжело жить с обидой в душе. Но... – спотыкаюсь о подавленный взгляд сына. – Но я уже не смогу ему верить. Разве можно жить с тем, кому не веришь?

- Я бы не смогла, – тихо роняет Вика.

- Это нечестно, мама, не честно... – Разжимает кулаки Гера. Его голос срывается.

- Это жизнь, родной. Так бывает... – тянусь к нему, но он отстраняется... – Мне жаль, что это произошло и с нами. Но лучше, мы с вашим папой будем жить отдельно и спокойно, чем вместе, но как чужие люди. Это уже будет не семья. Так лучше и нам, и вам.

- Ты поэтому тогда заболела? – осторожно шепчет Вика, касаясь моей руки. – Из-за папы?

Киваю.

Они снова обмениваются взглядами — долгими, без слов. Вика кусает губу. Гера стискивает зубы. А потом…

- Я не знаю, как тебя предал папа, но я не хочу, чтобы ты больше так болела.