На третий день я понимаю, что больше не могу без дочери. Если я не увижу ее хотя бы одним глазком, то умру. Медленно, маленькими шажками, по указателям я бреду до детской реанимации. Постовая сестра сначала не хочет меня пускать, но я уже на такой грани, что просто начинаю орать и требовать. Приходит врач и дает разрешение пустить меня в палату. Мне приносят стул, и я буквально падаю на него возле дочери.

Из-за моих слез ее маленькое личико размыто. Быстро стираю слезинки, чтобы рассмотреть девочку. Она спит в прозрачной медицинской люльке. Такая крохотная. Совсем малюсенькая. К ее груди подключены провода, датчики и экраны над люлькой издают тихий писк.

У меня волосы на затылке шевелятся из-за страха за жизнь Настеньки. Я складываю руки в замок и начинаю молиться. В эту секунду абсолютно всё, абсолютно все проблемы и заботы, которые беспокоили меня ранее, уходят даже не на второй план, а на десятый. Для меня теперь нет ничего важнее в этом мире, чем моя дочка и ее здоровье.

Сложности на работе? Они меня больше не волнуют. Хотя еще в день родов я переживала, будет ли мне, куда возвращаться после декрета.

Страх не справиться одной с ребенком? Ерунда какая. Обязательно справлюсь.

Матвей? Воспоминание о бывшем муже отдаёт в груди тупой болью. Но даже он для меня уже не на первом месте. Появился другой человек, ради которого я теперь живу. Прокручивая в голове последние годы с Матвеем, они кажутся такими далекими-далекими. Как будто были в прошлой жизни. Его постоянная работа, его поздние возвращения домой… Боже мой, какая это все ерунда по сравнению с тем, что моя дочка лежит третий день в реанимации. Пускай Матвей, что хочет делает и как хочет живет, лишь бы с моей Настенькой все было в порядке.

Хотя в глубине души все же больно от того, как безразлично он меня бросил.

Звонит мама. Я разговариваю с ней в слезах, делюсь страхами и переживаниями. Она, как может, успокаивает. Предлагает после выписки из роддома жить с дочкой у них, чтобы помогать. Мама и раньше это предлагала, но я отказывалась. Мне не очень хочется мусолить с родителями тему развода. Я сказала им, что сама ушла от Матвея, а о беременности узнала после развода. Я не стала говорить им, как обманула бывшего мужа. В целом, родители не очень посвящены в подробности моей семейной жизни, поэтому постоянно говорят, что мне следует помириться с Матвеем. Ради ребенка.

Но это невозможно. Ведь Матвей сам меня бросил, сам принял решение развестись. Да ну и Бог с ним. Теперь это все так не важно. Хоть и больно до сих пор. Но ничего. Переживу. Мне есть, ради кого жить.

В четыре часа приходит врач узи с аппаратом и делает дочке нейросонографию. Говорит, что немного расширены желудочки с ликворной жидкостью, но делать с этим ничего не надо, само пройдет. Вечером того же дня Настю переводят ко мне в палату, так как показаний для нахождения в реанимации больше нет.

— Ваш ребенок в порядке, — заключает врач-реаниматолог.

Это лучшая новость, которую я слышала за всю свою жизнь.

В палате я стараюсь наладить грудное вскармливание. Пока дочки со мной не было, я сцеживалась молокоотсосом. Это не сильно облегчало мое состояние, грудь ужасно болит и покрылась шишками. Но Настя очень хорошо приложилась к груди, почти сразу.

— Несколько дней потерпите, — говорит специалист по грудному вскармливанию. — Шишки пройдут, молоко будет вырабатываться в том объеме, в котором нужно ребенку. Таких мук больше не будет.

— Хорошо.

Даже эта адская боль в груди кажется мне сущей ерундой по сравнению с тем страхом, который я пережила за здоровье дочки. Всё можно вытерпеть, потому что все эти трудности — приходящие и уходящие. Главное, чтобы с моей Настенькой всё было хорошо.