А я принялась выполнять просьбу этого странного мужчины. Он использовал меня, как диктофон, на котором записано все, что касалось дела, и заставлял «перематывать запись» туда-сюда – то начинать с середины, то повторять начало… Через час я была уверена, что он издевается. Но решила, что это достойная плата за мою никчемность. И послушно «проигрывала» ему нужный кусок хронологии.

– Какие вредные привычки у пациента? – неожиданно перебил он меня в очередной раз, широким жестом перечеркивая на стекле большой квадрат данных.

– Курение, умеренный прием алкоголя, – сипло перечислила я и сделала глоток кофе.

– Точно, – раздраженно потребовал он. – Мне нужно точно. Сколько?

– Около ста миллилитров слабоалкогольных напитков в день, раз в неделю – двести миллилитров крепких. С его слов. Пачка сигарет в сутки, иногда две.

Я поймала на себе пронзительный взгляд Бесовецкого:

– Хобби?

– Что?

– Какие у него хобби?

Я пожала плечами:

– Мы опросили его на связь с токсичными материалами, но ничем таким он не занимается.

– Где он находился в последние несколько дней перед госпитализацией?

– У себя в доме за городом.

– Мне нужно фото его загородного дома.

– У нас нету, – начала было я, но тут вступился Краморов, все это время стоявший поодаль:

– Будут, – и он вскинул мобильный к уху, отходя к противоположной стенке.

– Мне нужно внутрь, – заявил Бесовецкий, расслабленно откидываясь на стекло спиной.

– Вы можете пройти сюда и переодеться… – начала я, но он покачал головой:

– Тогда я ничего не пойму. Мне нужно туда без костюма.

– Я могу вас впустить, но тогда вы там и останетесь, – сдвинула я брови, принимая вызов его взгляда.

Никогда не видела таких глаз. У него будто мозги светились, и свет проходил в радужки! И от этого в глаза ему смотреть было практически невозможно.

– Вы же протестировали его на инфекции, – усмехнулся он.

– Но протокол обязывает соблюдать осторожность при отсутствии диагноза…

– У него нет признаков инфекции. При чем тут протокол?

Мне казалось, что он уже не думает над разгадкой диагноза, а просто забавляется, раздражая меня тупыми требованиями.

– В этом отделении готовы ко всему, – стоически держалась я, – и протоколы возникли не просто так. Случаи бывают разные…

– Пустите его, – вдруг заявил Краморов за моей спиной. – Фото скоро будут.

– Чья была идея проверить пациента на энцефалит и боррелиоз? – вдруг спросил Бесовецкий, глядя мне в глаза с психопатическим спокойствием.

– Моя.

«Он играется, разрушая мой авторитет, – мелькнуло у меня в голове. – Ему здесь скучно, и он нервирует меня просто ради развлечения».

– Почему вы не проверяли его на генные мутации?

Я нахмурилась. Наугад?

– Какую мутацию вы предполагаете? – поинтересовалась дипломатично.

– Я нахожусь тут всего несколько часов, что я могу предполагать? – усмехнулся он холодно. – Откройте двери.

Я разблокировала замок и пропустила его в промежуточный тамбур. Но, прежде чем шагнуть туда, Бесовецкий поинтересовался:

– Вы ему ЭМГ не делали случайно?

– Что? Электромиографию? – опешила я. Но Бесовецкий не собирался сотрудничать вообще. Он вошел в тамбур, а я напряженно вгляделась в него через стекло.

– Зачем ЭМГ? – риторически поинтересовался Краморов, встав рядом.

– Чтобы оценить скорость проведения импульса от нервов к двигательному нейрону в спинном мозге, – принялась размышлять я вслух. – Но он же не парализован…

И тут до меня дошло. Я раскрыла глаза и тяжело сглотнула…

БАС[1]?

Он считает, что у него БАС?

Но это же такая редкая…

Но картина в голове начала собираться с такой скоростью, что у меня сдавило виски. Пациент поступил с параличом речевой функции, которую приняли за инсульт!