— Черт возьми…

Испытываю дикое желание выплеснуть накопившийся гнев хоть во что-то, но не стены же бить, право слово? Я вроде как научился уже контролировать свои эмоции к тридцати с лишним, хотя сейчас уже ни в чем не уверен. Возможно, от физической боли стало бы гораздо легче, по крайней мере, я смог бы заглушить тупую внутреннюю боль.

От собственной беспомощности ощутимо тошнит. Подхожу к крану, набирая стакан воды, и осушаю его в несколько глотков. А потом замечаю это.

В духовке стоит лазанья. Свежая, как я люблю, обильно посыпанная сыром. На столе — приборы на две персоны, аккуратные льняные салфетки, свечи расставлены. А значит, пока я пьянствовал, сожалея о своем раненом эго, моя малышка думала обо мне, заботилась. Готовила ужин, чтобы мы могли помириться.

Сердце в груди превращается в одну кровавую рану, и я не уверен, что она когда-нибудь зарубцуется. Наверное, стоит броситься к ней в ноги, умолять, просить прощения, но я едва стою. Слышу, как смолкает звук воды, но Мира из ванны не выходит, а я так и торчу на месте. Провожу устало по лицу ладонью, а потом клянусь: себе, ей, нам, не знаю, громко, срываясь на крик:

— Я тебя не отпущу! Слышишь? Развода не будет, — и уже тише, словно выдохся весь, добавляю, — я слишком сильно для этого люблю тебя, детка.

10. Глава 10

Несколько раз берусь за ручку двери и тут же одергиваю ее, будто металл раскалился. Не могу выйти. После горячего душа ванная комната окутана густым туманом, отчего я чувствую острую нехватку кислорода, но и выйти не могу себя заставить.

Я словно в клетке. Собственный дом, такой любимый и уютный, превратился вдруг в самую настоящую западню.

Голос мужа, словно гром, поражает меня в самое сердце. Его слова, это уверенное обещание, что он меня не отпустит, становятся последней каплей. В любой другой ситуации его решительность бы, наоборот, помогла мне поскорее прийти в себя. Марк всегда был для меня опорой.

Что бы в моей жизни ни случалось, какая проблема бы ни возникла — он всегда все решал. И сейчас мне безумно хочется свернуться клубочком у него на коленях, положить голову на грудь и в такт мерному биению сердца слушать его заверения в том, что все будет хорошо.

Но на этот раз моя проблема — это он сам. И никто не в силах мне помочь. Ни одна живая душа на всей Земле не сможет мне помочь. Если Марк узнает, что малыш все еще во мне, если только засомневается в словах доктора…

Продолжить эту фразу мне так и не удается. Я не знаю, что он тогда сделает. Попробует ли второй раз предложить врачу взятку? Будет ли снова пытаться убедить меня, что так будет лучше? Не знаю. Я просто не знаю.

Он — мой самый близкий человек. Я знаю каждую родинку на его теле. Каждый шрам. Каждый волосок. Но душа его оказалась живой иллюстрацией известной фразы. Не просто потемки… беспробудный лес со своими демонами и монстрами.

Сама не замечаю, как оказываюсь на полу. Успеваю только отстраненно подумать “хорошо, что кафель теплый” и уже в следующий момент где-то внутри прорывается огромная плотина и я не просто плачу, я начинаю рыдать навзрыд.

Ручка за моей спиной дергается, будто Марк все это время был там, и на плечи опускаются его горячие ладони.

Понимаю, что это плохая идея, но тем не менее, льну к нему всем телом. Благо, он ничего не спрашивает. Боюсь представить что бы могло сорваться с моих губ, если бы он спросил по какому поводу я развожу влагу. Но он молчит. Просто обнимает. Подтягивает меня к себе за полы огромного плюшевого халата и прижимает к груди. Гладит мои волосы, спину. Не пытается поднять и перенести в другую комнату, а просто дает мне пережить эту истерику. Будто чувствует, что если я продолжу копить все это в себе, то просто взорвусь. И останусь в его жизни лишь крупной радиоактивной пылью — пожизненным напоминанием о его ошибке.