Трюк с веником не сработал. Ладно, видимо, я был слишком самонадеян, рассчитывая, что цветы ее расторгают. Нужно что-то более масштабное, чтобы помириться.

— Распустил свой гарем? — совершенно безэмоционально интересуется.

Ей как будто плевать. Кира не ревнует. По правде говоря, никогда не ревновала. Потому что и не любила. И не любит. Впрочем, наш брак изначально не предполагал любви, так какого черта я бешусь? Я тоже свою жену никогда не ревновал. Кира никогда не давала повода. Единственный раз во мне закипела кровь, когда она привела того адвоката в дом.

— Гарем? — выгибаю бровь и небрежно швыряю букет на соседний стул. — Ты меня переоцениваешь, любимая. Тебе не нравятся цветы?

— Я люблю цветы, Багиров, но не люблю подачки, — грубо обрубает, награждая меня таким взглядом, будто прочла все мои мысли.

Проклятье, она всегда была такой проницательной?

— Они от чистого сердца.

— У тебя нет сердца.

— Кардиолог с тобой поспорит, — хмыкаю и, отодвинув стул, присаживаюсь рядом. — Что на ужин?

— Ты не поел на работе?

— У меня есть дом, — скрипнув зубами, цежу.

Я ожидаю того, что она снова покажет зубки, но Кира спокойно встает и насыпает мне в тарелку супа. Ставит передо мной, затем хлеб в корзинке и приборы.

— Спасибо, — когда она заканчивает произношу, на что получаю безразличный кивок.

Пока я ужинаю, жена моет посуду, ставит все-таки цветы в вазу, но ее движения чисто механические. Мыслями Кира далеко и я впервые понимаю, что мне не достучаться до нее. Вполне вероятно, в своей голове она с бутылкой шампанского отмечает наш развод. Ага, через мой труп. Никакого развода.

— Ты выбрала наряд, в котором пойдешь на вечер?

— Поищу что-то в гардеробе.

Благотворительный вечер послезавтра, а она даже ничего не искала. Я всегда знал, что ей подобные тусовки поперек горла стоят. Выходы в свет, фальшивые улыбки, понты — это все далеко от нее. Поэтому я выбрал ее в жены. Потому что при совсем разных характерах и отсутствии чувств у нас много общего. Мы оба не любим этот свет софитов, предпочитаем проблемы держать в семье, нам абсолютно фиолетово на бренды и шмотье. Нет, разумеется, моя жена ни в чем не нуждается. У нее все самое лучшее, но ее глаза не зажигаются счастьем от сумки Биркин. Это я понял давно.

— Поищи и для меня что-нибудь, — искренне прошу впервые.

Она медлит, прежде чем ответить:

— Ладно.

Когда я доедаю, Кира убирает посуду, затем со стола. Я все время сижу и молча буравлю ее взглядом.

— Я не буду сегодня спать на диване, — с рычащими нотками предупреждаю.

— Ладно.

Опять это дебильное «ладно»! Она другие слова забыла, что ли?

— Ладно, — язвительно копирую ее тон.

Ноль реакции. Когда она заканчивает, то я встаю из-за стола. Вместе в гробовой тишине мы поднимаемся в нашу спальню. Я с трудом сдерживаюсь победную ухмылку, когда захожу и Кира меня не выгоняет. Снимаю пиджак, начинаю расстегивать рубашку, но замечаю странное движение.

Жена берет подушку, а затем и одеяло.

Не понял. Это что, млять, за приколы?

— Ты куда? — преграждаю ей выход.

— Вниз.

— Зачем?

— Спать, — совершенно беспристрастно отвечает, а у меня, клянусь, нервно глаз дергается.

— Чем тебе здесь не спится? — уже не говорю, а натурально рычу, надвигаясь на нее скалой.

Моя грудь раздувается от гнева. Глаза сужаются до щелок, но я все еще контролирую себя.

— Здесь спишь ты.

Просто прекрасно! А я-то думаю, чего это она такая сговорчивая. Эта женщина сводит меня с ума!

— Здесь спи! — яростно рявкаю, выхватывая у нее из рук подушку и одеяло.

Прекрасно. Я спускаюсь громким топотом по лестнице, угадайте, куда? На «любимый» диван. Кто бы узнал, что я — глава огромной махины, кандидат в депутаты, сплю на диване в гостиной, умер бы со смеху. Ага, а мне особенно смешно.