Не говоря ни слова, я тяну сына на кухню. Довольный таким раскладом, он с удовольствием уплетает всю приготовленную пищу, поглядывая на меня своими темными, как у отца, глазами.

Их внешнее сходство с Бураком сложно не заметить. Али — его маленькая копия. И нос, и губы, и взгляд такой же... Насквозь пронизывает. Точно в душу заглядывает.

А чего стоит роскошная копна черных волнистых волос! Уверена, когда он вырастет, то обязательно будет иметь успех у женских сердец.

Так же, как и его отец...

Однажды, взглянув в темный омут его глаз, я самозабвенно поддалась чарам этого мужчины. Ни минуты не сомневалась в нем, уверенная, что он никогда и ни за что меня не обидит. Не предаст...

Правильно говорят: ни от чего нельзя зарекаться. Вот и я ошибалась, когда-то называя Бурака своим миром... Единственным мужчиной, забравшим мое сердце навсегда.

Но его недоверие... Его предательство вмиг меня поменяло. Теперь уже ничего не вернуть. Не отмотать назад. С того дня, когда он вышвырнул меня из дома, обвинив в измене, между нами образовалась огромная стена, которую уже ничем не проломить. Он собственноручно нас разрушил.

— Мам... — тянет вдруг сын, возвращая меня в реальность.

Я кручу головой, отгораживаясь от угнетающего роя мыслей, и внимательно смотрю на Али. Затем перевожу взгляд на его тарелку.

— Все уже? Наелся?

Сын кивает.

— Еще чай хочу, — просит он. — А ты будешь кушать? Может, вместе?

— А мы разве сейчас не вместе сидим? — Я выгибаю бровь.

— Ну... — Али вдруг встает и придвигает стул ко мне. Так, что между нами не оказывается никаких преград. — Вот теперь да.

Я усмехаюсь и целую его темную макушку. А затем встаю и иду за чайником.

Но как бы то ни было, внутренне сын — это я. У него мой характер. Наверное, потому, что мы с ним проводим очень много времени вместе. Он с детства приучен к тому, что я всегда рядом... А тут, считай, со вчерашнего утра меня не было. Для него это большой стресс. Но Бурак этого не понимает. Как, впрочем, и все его родственники.

Для них выбросить невестку — значит очистить дом от вселенского зла, но о ребенке и его самочувствии никто даже думать не станет. А ведь это самое главное...

Придерживая чайник одной рукой, я наливаю сыну и себе чай. Он тут же хватает рафинад и бросает его в жидкость. Начинает мешать ложкой, а я присаживаюсь возле него и автоматически обхватываю обеими ладонями горячий стакан с чаем, но боли не чувствую. Наверное, потому что ворох мыслей не дает мне глотнуть воздуха. Или из-за того, что внутренняя боль гораздо сильнее внешней. Она ее просто заглушает.

Допив чай, сын тут же встает с места и, увидев, что мой стакан пуст, хватает меня за руку и тянет в сторону зала.

И что там говорила Тамара Аллахвердиевна? «Не хочет еду? Бросается ею? Капризничает?»

Чушь. Он бы никогда не поступил так, не будь на это причин. Али — вовсе не избалованный ребенок. Сын, как и все, хочет теплого отношения и ласки. Вот и все. А ему этого не дают. Понятное дело, что он начнет возмущаться.

Когда мы возвращаемся в зал, я снова натыкаюсь на холодный взгляд мужа. Спокойно выдерживаю его и выгибаю бровь.

— Али, ты позавтракал? — спрашивает он участливо.

Сын вместо ответа просто кивает, а затем тянет меня в другую сторону, заговорщически шепча:

— Пошли поиграем. Я тебе покажу новые игрушки и...

Он внезапно зевает. Останавливается на полуслове. Еще один зевок вводит меня в ступор.

Я щурюсь, всматриваясь в... сонное лицо сына и недоумеваю. Догадка выстреливает в минуты. Я крепко сжимаю кулаки.

— Бурак, — прокашлявшись, интересуюсь строгим тоном — Али что, не спал ночью?