– Ты чего-то задумчивая в последнее время, – говорит он, когда садимся в такси. Обнимает одной рукой, трётся носом о висок. – Что-то случилось? – шепчет ласково. Почему от его голоса моментально слабею?

– Ничего. – Кладу голову на его плечо. – Устала, наверное. Скоро школа, подготовка. Потом работу искать.

Говорю, не думая. Поглаживаю его костяшки. Не хочу в реальность. Хочу обратно в свой мир с розовыми пони и единорогами.

– На работу?

– Да. – Некуда скрыться от настоящего, как ни пытайся. – Каринка в школу пойдёт, а мне что делать? И дальше дома сидеть?

– Тебе что, денег мало?

Выпрямляюсь. Марат редко позволяет себе говорить со мной таким тоном. Резким, с высокомерными нотками. Ещё и при посторонних.

– При чём тут это? – отвечаю тихо, холодно. – Просто хочу работать, что тебя удивляет?

– Раньше не хотела, а сейчас хочешь? – Он щурится. – Что изменилось?

Хочется кричать: всё! Всё изменилось, ты оказался мудаком! Глотаю комок, отворачиваюсь к окну и сухо бросаю:

– Дома поговорим.

– Мась. – Марат находит мою руку, сжимает. Говорит мягко: – Ну, зачем тебе работать? Дома же нормально. Или заскучала?

– Заскучала, – говорю, а сама думаю: почему он так резко против? Никогда не задумывалась, но Марат ведь и правда не гнал на работу. Наоборот, подчёркивал, как счастлив, что его жена уделяет всё время дому и семье. Я считала, что это правильно, да и мама так воспитала, а сейчас волна протеста поднимается изнутри. Хочу на работу, и всё тут!

– На международных больше выходных будет.

– А рейсы длиннее.

– Ну, ты же привыкла, мась.

Спорить бессмысленно. Я же не должна спрашивать у него разрешения, чтобы устроиться на работу! Хотя мама тоже будет против, наверное. А мне не пятнадцать, чтобы у неё отпрашиваться! Надо меняться. Дожила до тридцати двух, а жизни толком не знаю. Оказывается, там, за пределами моей радужной планеты, все совсем не радужно.

Хорошо, что боулинге темно и во время игры можно особо не разговаривать. Настроения играть нет, мажу раз за разом, в конце концов, оставляю Марата играть за нашу команду в одиночку. Символично. Нет уже нашей команды.

– Что случилось?

Юлька падает на кожаный диван рядом со мной и отпивает пиво из высокого бокала.

– Голова болит.

Говорить о предательстве Марата, конечно, здесь не собиралась. Но, оказывается, дело не в месте, а в том, что вообще об этом стыдно говорить.

– Сильно? У меня таблетка есть.

– Не надо, само пройдёт. – Оказывается, из меня выходит неплохая актриса. Никто не замечает, как изнутри меня рвёт на части. Друзья весело хохочут, обсуждают что-то – даже не вслушиваюсь в разговор. Сказала Марату, что болит голова, и он весь вечер обнимает, не замечая, что никак не могу расслабиться. От тела исходит тепло, сильное сердце стучит прямо в ухо. Так хорошо в его руках, до слёз хорошо. Ещё немного – заплачу. Уже на пределе.

– Поехали домой, – вдруг говорит Марат. Почему он такой чуткий? Почему я до сих пор так на него реагирую? Может, у нас ещё всё может получиться? Если я приложу лейкопластырь на рану, поможет? Ну да, проще подорожником накрыть, тот же эффект получится.

Домой едем молча – я сделала вид, что сплю. Долго стою под душем, надеясь, что Марат уснул. Надеваю длинные хлопковые штаны, растянутую майку, ложусь на краю кровати. Задерживаю дыхание – матрас прогибается, Марат ложится вплотную, согревает дыханием шею.

– Мась, давай полечим твою голову действенными способами.

– Не думаю, что поможет, – отвечаю, но он не слышит: ныряет рукой под майку, ведёт ладонью вверх, к груди. Так умело, что тело реагирует инстинктивно, как у собаки Павлова. Лёгкое касание к соскам, мягкие поглаживания. И вниз, в штаны. Он смачивает пальцы слюной, возвращает руку, оставляет поцелуи на шее, умело разжигая пламя.