Не хочу думать о другой, о том, что он с ней делал и будет делать. Не сейчас, когда лежу перед ним голая, когда его голова между моих ног, а язык влажно скользит вдоль складок и дразнит клитор. Сладко выдыхаю: только с ним так, только для него я такая. Оргазм скручивает резко, стон прячу в подушке. Дрожь ещё гуляет по телу, когда он входит. Выходит почти до конца, плавно скользит обратно. Мучительный ритм, чувственный, как мне нравится. Хватаюсь за его предплечья, ловлю губы. Соскучилась, так сильно соскучилась по сильному телу, которому хочется отдаваться снова и снова. Знакомое тепло начинает копиться внутри, выпускаю член с тихим хлюпаньем, влажно размыкаются губы. Спальня полнится пошлыми звуками страсти. Сжимаюсь вокруг него, кончая, он присоединяется через несколько резких движений. Ложится рядом, обнимает, сплетаясь ногами.

– Я уже решил, что ты на что-то обиделась.

Чувствую себя предательницей. Только что предала саму себя.

***

От автора: не паникуем, после этого Агата никого не простит и ничего не забудет, мы на пороге взрыва!

Марат

Агата передвигается по кухне, как домашняя фея – плавно. Есть в этом что-то: смотреть по утрам, как жена готовит завтрак. Про работу больше не говорит, и хорошо. Нечего ей там делать. Каринка в первый класс вот-вот пойдёт, кто следить будет, забирать, с уроками помогать? Няню на постоянку брать? Чтобы чужая женщина мою булочку с корицей растила? Да нихуя. А вот и она, влетает на кухню, растрёпанная.

– Проснулась! – Агата поворачивается. Улыбается так, как лишь она умеет: когда становится светлее. Треплет растрёпанные волосы. – Иди умывайся, скоро будем завтракать.

Смотрю на своих девчонок: красавицы. Обе. Каринка уже по пояс Агате, так растёт быстро.

– Девчонки, не хотите сегодня в аквапарк сгонять?

– Да-а! – кричит Каринка. Странно, Агата хмурится. Обычно она всегда за спонтанные семейные вылазки.

– Кажется, мама не хочет.

– Ма, пойдём! – Каринка делает большие глаза. Кота из Шрека бы точно с неё рисовали.

– Пойдём, солнышко. – Агата вздыхает. На меня не смотрит. Нехорошее предчувствие ворочается в груди. Холодок такой мерзкий, который стереть хочется.

– Мась? – спрашиваю, когда дочка убегает умываться. – Ты сегодня какая-то странная. Всё в порядке?

– М? – не оборачивается. Перекладывает блин со сковородки на тарелку, наливает новое тесто.

Совсем мне это не нравится. Агата, конечно, злиться умеет. Вот так: молчаливо, когда сразу себя виноватым чувствуешь. Иногда хочется, чтобы закатила скандал, по классике, чтоб с битьём посуды и этим вот всем. От молчаливых истерик всегда сбежать хочется. Или на колени встать и прощения просить, просто чтобы уже заговорила.

– Я где-то накосячил, да? Обещал что-то сделать и забыл?

Молчит. Встряхнуть бы за плечи, чтобы зубами клацнула. Любительница демонстративного молчания.

– Хочешь сказать, что весь день так будешь, да?

– Как? – спрашивает как-то горько. Не по себе от тона. Как будто на самом деле её чем-то обидел, причём, серьёзно. Встаю, подхожу к ней, смотрю на низко опущенную светлую макушку. Агата хрупкая, мне едва до плеча доходит. Обнимешь крепче – сломается. Рядом с ней всемогущим себя чувствую. Как те богатыри, что одним ударом дуб ломают. Такие женщины созданы, чтобы лейтенанты генералами становились.

– Что бы я ни сделал, прости, – шепчу, обнимая. – Прости, Мась, если обидел.

Агата дрожит. Сжимается, как будто меньше становится, судорожно выдыхает. Становится по-настоящему страшно. Резко разворачиваю её, заглядываю в лицо. Белое, как в муку окунули. В глазах столько боли, что самому больно. Слёзы сверкают, вот-вот через край перельются. Подбородок трясётся.