Нет, не плакала. Бабушке рассказала, она философски так: бывает. Бывает. В жизни всё бывает, похлеще, чем в закрученных турецких сериалах. И измена Игната не стала чем-то из ряда вон. Отдельная трагедия отдельно взятой наивной дурочки. Потоптались? Отряхнулась и пошла. Не он первый, не он, наверное, последним будет.

Вывод для себя сделала: пользоваться муднями надо. Для секса держать, а в душу не пускать. Обойдутся. С Мариком поначалу так и было, и если бы не Котёнок, так бы и осталось. Не помню, что на меня нашло, когда оставить решила. Навалилось одно на другое: смерть бабушки, ссора с родными… Казалось тогда, что одна осталась. Совсем-совсем одна. Захотелось кого-то рядом. Кого-то, кому буду нужна просто потому что это я. И когда Марик не ушёл, внутри щёлкнуло.

Я тогда ревела, наверное, впервые за долгое время. Даже на похоронах бабушки не плакала, а тут прорвало. Он обнимал, гладил и говорил ласково:

– Ну, ты чего, Ляль, это же не конец света. Наоборот – начало.

Да, я была на стороне тех, кому изменяют. И нет, совесть так и не стала мучить, когда переметнулась на другую сторону баррикад. Жизнь – она такая, не монохром или сепия. В ней оттенков множество, и никогда не угадаешь, на какой цвет в цветовом спектре попадёшь. Смешно видеть белопальтовых таких, когда твердят: а я бы так никогда, ни за что… Как там говорят: От тюрьмы и от сумы? Вот-вот, дорогие мои. Вот-вот.

Тушу сигарету, выдыхаю, облокачиваюсь о перила. Москва огромная, необъятная, я в ней – муравей. Кто месяц назад мог сказать, что здесь окажусь? Никто. Экран телефона вспыхивает. Хмурюсь: кто бы стал так поздно писать? Марик.

Завтра приеду. В три

В три так в три, Котёнок как раз в садике будет. Ночные сообщения – новость. Так и подмывает ответить. Держусь. Не собираюсь Марика подставлять. Изменять – его выбор, не мой. Раз может совмещать, пусть. Я в ту семью лезть не собираюсь, у меня своя.

Марик появляется во всём своём блеске. Не в форме, конечно, но с неотразимой улыбкой в идеальные тридцать два, с ярко блестящими бирюзовыми глазами, окутанный шлейфом Живанши. Серая рубашка обтягивает широкие плечи, рукава подкатаны, ключицы притягивают взгляд. Тёмно-серые джинсы – обожаю, как в них смотрится его задница. Её в первую очередь и хватаю. Тискаю с удовольствием.

– М-м, – низко тянет Марик, утыкаясь губами в моё обнажённое плечо: по дому хожу в топе и коротких шортах. – Кто-то проголодался?

– Очень! – сжимаю его поднимающийся член. Неторопливо подрачиваю. – А ты? Скучал?

– Да!

Судя по пламени в глазах, скучал и очень. Жена давать перестала, что ли? Опускаюсь на колени, расстёгиваю ширинку, достаю член. Обожаю его агрегат, каждая венка, каждая выемка без внимания не остаётся. Вылизываю тщательно, изредка посматриваю на него. Дышит шумно, перебирает мои волосы, опускает глаза. Да, обожает смотреть, поэтому каждый минет – шоу. Короткое или быстрое: неважно. Главное – эротично. Не просто отсосать, выполняя повинность. Показать, как нравится делать приятно близкому человеку. Как ты кайфуешь от его стонов, от власти над ним.

– Ляль, иди сюда, – зовёт он, сбито дыша. Поднимаюсь. Запрыгиваю, обнимаю ногами, впиваюсь в губы. Его язык шарит по рту, руки крепко держат. Скоро под нами уже вовсю скрипит кровать.

Пальцы лениво бродят по животу, наматывают светлые кудряшки, что от пупка вниз уходят. Скоро за Котёнком идти.

– Останешься на ночь? – спрашиваю, догадываясь об ответе.

– Не сегодня. – Он вздыхает. – Агата последнее время странно себя ведёт. Надо узнать, что не так, а потом обещанные выходные.