– Я–то был, – спокойно отзывается Глеб, – но не я работал с добытым ими материалом.

– А кто, Анна Николаевна? Раз ей известны такие подробности! – все пытаюсь воззвать к логике, но, боюсь, это бесполезно.

– Не ерничай, моя мать думает о благе семьи, – холодно реагирует муж.

– О благе какой именно семьи? И как раз в тот момент, когда у тебя появилась новая пассия, ага, – машинально киваю, – в целом, все логично, да. Понимаю, как именно она печется о семье.

– Не появилось у меня никакой пассии, – Глеб снова заводит прежнюю шарманку, – а вот то, что ты пытаешься продвинуть свои обвинения с какими–то там якобы имеющимися на руках фотографиями, говорит о том, что ты знала, что двойняшки не мои.

– Или о том, что все придумала не я, а твоя мать. Вот только для чего, интересно, – задумчиво тяну. – Или ты решил выставить меня ненормальной, отрицая факт измены, чтобы оставить себе больше при разводе.

– Тебя только раздел имущества беспокоит? Больше ничего? – Глеб изображает оскорбленную невинность. – Развал семьи, нет? Два года лжи?!

– А это ты мне скажи, сколько лет лжи у нас, я не в курсе, когда ты начал мне изменять.

– Да не изменял я тебе! – уже кричит мой муж. – Не изменял! А вот твоя история с зачатием очень подозрительна. Что тебе сказали, что мой материал непригоден? Или ты сама шла к этому осознанно? А, быть может, у тебя был кто–то конкретный на примете?

– Ой, дурак, какой же ты дурак, – тяну. – И как ты там свой бизнес до сих пор не развалил с такими гениальными аналитическими талантами, – произношу игнорируя его вопросы. – Твоя мать должна заехать на неделе, обязательно и ей скажу, что я думаю обо всех вас. Дешевый у вас спектакль, непроработанный, как по мне.

– Хватит вспоминать мою маму! Она не при чем, – сквозь зубы произносит Глеб, – не смей ей грубить.

– Сама разберусь, что мне сметь, а что нет. Она десять лет завуалированно смешивала меня с грязью, а я молчала. Вещи соберу, квартиру уже нашла нам с детьми, как и адвоката. А с тебя еще деньги, дорогой. В качестве моральной компенсации, – произношу и бросаю трубку.

21. 21

Что за бред творится? Такое ощущение, что меня поместили в сюрреалистичный спектакль, а предупредить забыли.

Или я в дурной версии псевдопсихологической телевизионной передачи? Версии дурных розыгрышей даже не буду вспоминать, это слишком даже для них.

Голова кругом. И, главное, очень трудно вычленить разумное зерно из всего того, что я услышала. Кто неумелый режиссер происходящего? Неужели Анна Николаевна? И Глеб мне действительно не изменял?

Но и не поддержал, не выслушал, поверил матери, додумал свою версию событий и звонил–таки блондинке!

Фу. В какой грязи я живу, противно.

Отказался от наших кровиночек, у меня нет цензурных слов для определения, кто он такой.

А, может, не оставлять ему дом? Он ведь ему так нравится, все эти серые безликие стены, которые очень хочется раскрасить.

Мне на глаза попадается коробка с пальчиковыми красками для малышей. Им забава оказалась не по возрасту, содержимое так и норовило попасть в желудки, а не на бумагу, а после открытия упаковки краски долго не лежат, их нужно использовать. Жалко, если пропадут, они дорогие, натуральные.

Открываю коробку, достаю первый цвет, с наслаждением засовываю в него пальцы, а затем провожу по стене, испытывая мрачное удовлетворение от акта творческого вандализма. Второй мазок делаю уверенней, к концу пузырька с желтой краской отхожу чуть назад и любуюсь собственным творением.

– И чего я так сразу не сделала? Спать было бы в разы веселее, – хвалю свое творчество и беру следующий пузырек, на этот раз в ход идет красная краска и под раздачу попадает коридор.