Как только сотовый будет у меня, сразу позвоню адвокату. Хоть бы с ним все сложилось так же удачно, как и с детективом.

— Пусть все получится, — шепчу себе под нос, аккуратно руля по улицам города под мерный шум работающих дворников.

Однако на этом моменте везение, которым меня осыпала пролетающая мимо добрая фея, испаряется.

Все начинается с того, я встреваю в огромную пробку. И на этот раз ее никак не объехать.

Ну как так-то? Город-миллионник, а коммунальные службы снова оказываются не готовы к проливному дождю. Улицы затапливает, и вуаля, машины ползут вперед с черепашьей скоростью. Впрочем, коммунальные службы не готовы не только к осенним ливням. Каждый год для них становится сюрпризом и жара летом, и снег зимой. Эх.

В итоге, когда мы с Ликой забегаем домой, часы показывают почти шесть вечера.

Как назло, муж обещался быть дома сразу после работы, а это значит, что у меня практически нет времени, чтобы приготовить ужин.

В итоге мечусь между дочерью и готовкой.

Моя надежда, что Герман все-таки задержится, рушится на корню, когда ровно в двадцать минут седьмого он заходит домой, зовет меня с порога.

Я так и не выхожу, и тогда он сам заявляется на кухню.

С охапкой алых роз.

— Это тебе, — басит, протягивая мне букет. Хмурится.

Хмурится потому, что обычно я неслась к двери, бросалась ему на шею, встречая с работы.

Сегодня я так не сделала. И завтра не сделаю. Вообще никогда больше не сделаю. И столько таких «никогда»…

Перевожу взгляд на цветы и едва сдерживаю злость. Аттракцион «задобри жену подарками», видимо, продолжается. Вот только что мне его розы теперь? Любой его презент лишь усиливает боль, напоминает о случившемся. Он сам ее усиливает. Я распадаюсь на тысячи острых осколков рядом с ним.

— Займи, пожалуйста, Лику, пока я готовлю и накрываю на стол.

К моему удивлению, Герман соглашается без всяких отговорок.

Через пятнадцать минут он заходит на кухню, по-собственнически обнимает сзади. Кладет ладони мне на живот, прижимая к себе, целует в шею, опаляя ухо горячим дыханием.

Раньше от таких прикосновений в животе порхали сотни бабочек, а теперь я деревенею с ножом в руке. Голову посещают отнюдь не ангельские желания. Живо представляю, что именно отчекрыжила бы мужу прямо сейчас.

— Тебе помочь? — Гера будто не замечает моей реакции.

Боже, дай мне сил продержаться сколько нужно!

— Не надо, — чересчур резко отвечаю я.

— Как хочешь, — пожимает плечами муж.

Слава богу, отстраняется. Зато цапает с тарелки на столе кусок мясной нарезки. Следом отправляет в рот листик салата.

«Смотри не подавись, Гера!» — фырчу про себя, и ровно в этот момент муж заходится надсадным кашлем.

Я смотрю на то, как он краснеет, хватая воздух ртом, и во мне ни толики сочувствия. Лишь жажда, чтобы он прочувствовал на себе ту боль, что причинил мне. Пошедший не в то горло лист салата явно не подходит на эту роль.

«Та, в кого ты превращаешься из-за него, уже не та Маша», — болезненной вспышкой всплывают в памяти слова Алены.

Уж не ей мне такое говорить, но… все-таки есть в этом доля истины.

Когда муж наконец откашливается, я фырчу на него, чтобы наконец ушел:

— Гера, ты что, оставил дочку одну? Обещал ведь присмотреть за ней. Где она?

— Точно, — спохватывается тот. — Я пришел спросить, где ее Аф. Лика его потеряла.

Аф — это маленькая бело-коричневая вязаная собачка на брелоке. Вроде ничего такого в этой игрушке нет, но дочка всюду таскает ее с собой. Точнее, таскаю я, чтобы предъявить когда нужно.

— Он в моей сумке, в коридоре, — без задней мысли отвечаю я.