Я равнодушна к искусству, особенно такому. Главное, здесь можно дышать и даже сидеть. Бреду к ряду мягких пуфиков, выставленных перед картинами. Жаль, что без спинки, но мне уже не до капризов.

Плюхаюсь на ближайший пуфик, поднимаю глаза и тут же испуганно вскакиваю. Черно-красные перекрестья на картине напоминают мне об аварии и включают внутренний сигнал тревоги. Понимаю, что это все глупости, но сердце вдруг трепещет где-то в горле, напоминая о недавно прожитых эмоциях. Тороплюсь убраться оттуда. Рядом с этими крестами я сойду с ума.

Прохожу вдоль рядов картин и нахожу свой отдых в самом конце зала. Там нет никого, только маленькая картина и два стульчика. Жестких, но со спинками. То, что надо.

С облегчение откинувшись назад, прижимаю сумочку к груди и вытягиваю ноги. И картина подходящая. Почти...

Внизу три мрачных извивистых дороги червями ползут к одинокому человеку. Зато вверху – как отражение в облаках, три сине-зеленых прямых светлых пути. Наверное, что-то современное и модное на религиозную тему. Про то, что потерпим, зато на небесах будет лучше. Ладно, сойдет...

Оглянувшись вокруг и убедившись, что меня никто не видит и не слышит, достаю телефон из сумочки и набираю телефон больницы, прошу соединить с Ильей Сергеевичем.

В ожидании ответа нервно потопываю ножкой. Если я не узнаю сейчас правду, то сорвусь.

- Виктория, - слышу встревоженный голос. – Что-то случилось? Лекарства еще есть...

- Нет, не в этом дело, - прикрываю трубку рукой, чтобы не греметь на все помещение. – Мне срочно нужно поговорить с Глебом.

- Но...

- Пожалуйста. Это очень важно. Вы сами просили меня содействовать его выздоровлению. Это касается его реабилитации напрямую.

- Хорошо, я попробую. Если он не спит. И, пожалуйста, поберегите его от отрицательных эмоций.

- Нет, что вы, – хмыкаю. - Просто нужно уточнить кое-что.

Несколько мучительно долгих минут ожидания я пялюсь на дурацкую картину, и думаю, что ничего тупее в жизни не видела. Человечка без лица на картине три дороги хотят то ли сожрать, то ли придушить. Выбора у него нет, куда не пойдёт – всюду безнадёга. Бедняга...

Кто-то покупает же эту мазню? Еще и смотрит на неё! Отворачиваюсь, чтобы не расстраиваться ещё и по этому поводу.

Шуршание в динамике прорезаются голосом Илья Сергеевича, и я подхватываюсь.

- Виктория, телефон на громкой связи, Глеб пока не может сам удержать. – Слышу в интонациях врача смущение, будто это он катал Глеба на мотоцикле и шандарахнул об дерево. – Говорите, он слышит.

- Глеб, - слегка откашливаюсь, чтобы скрыть волнение. – У меня вопрос... Где твои накопления?

В трубке мрачное сопение.

- Вика, прости...

- Что?

- Денег нет.

Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться.

- Это все, что ты можешь сказать? – слегка повышаю голос.

- Да.

Зажимаю ладошкой рот, чтобы сдержаться. Ярость, которая бушует сейчас во мне, хочет схватить Глеба за грудки и трясти, как грушу. А потом разодрать его острыми коготками. Он все равно не почувствует боли, а мне будет так приятно!

Вот так просто сказать мне – «да» и всё!

Но, орать на бывшего мужа под произведениями искусства, пусть даже такими несуразными, мне неловко. И ещё останавливает незримое присутствие Ильи Сергеевича в роли переговорного устройства.

Крепко зажмурившись, сглатываю тугой ком в горле и продолжаю:

- Твоя секретарша сказала, что ты хотел покупать дом. Но не купил же? Глеб, где деньги? – стараюсь говорить ровно, но сама слышу, как дрожит голос.

В трубке молчание.

- Глеб, тебе нужны деньги на отдельную палату.

- Я бы не смог его купить... – Тяжёлый вздох. - Просто ехали посмотреть, чтобы Дарья отстала.